Квартира (рассказы и повесть)
Шрифт:
На Литейном было пустынно и необычайно тихо. Мокрый асфальт блестел мутными полосами, отражая свет витрин и уличных фонарей. Трамваев со стороны Литейного моста не было видно, и, когда вдали показался зелёный огонёк такси, Надюха дёрнула Сергея за рукав:
— Может, на такси?
Сергей заколебался было, но, посмотрев на Надюху, съёжившуюся под порывами холодного ветра, махнул рукой:
— Эх, где наше не пропадало! Шиканем на командировочные!
Надюха счастливо засмеялась и уже в машине, такой тёплой и уютной с улицы, склонившись к Сергею на плечо, прошептала:
— Ты же завтра уезжаешь…
На
В проходе между колоннами возле аптеки, как всегда, было густо: народ валом валил с Невского и обратно, из перехода в переход, тут же продавали пирожки, мороженое, толклись у телефонов-автоматов. Пижоны, жаждавшие модно подстричься, стояли у дверей парикмахерской, одной из самых фешенебельных в городе. Группами и парами бродили обвешанные фотоаппаратами иностранные туристы. Невский был запружён в обе стороны насколько хватал глаз. Густо было и на проезжей части: машины неслись встречными многорядными потоками, и им тоже не было конца. По средней полосе между несущимися автомобилями прохаживался, как по аллейке парка, милиционер, помахивая полосатым жезлом.
Надюха отошла в угол, к самому входу в гомеопатическую аптеку. Заходить в туалет она побоялась почему-то, решила сначала осмотреться из этого тихого закутка. И то ли вид у неё был такой — человека растерянного и ждущего чего-то неопределённого, то ли какое-то напряжение было заметно на лице, но не успела она присмотреться к толкущимся вокруг неё людям, как возле неё очутились две девицы, одна под стать другой. Высокая тощая была вся какая-то фиолетовая: фиолетовая шапочка набекрень, фиолетовая куртка и чулки фиолето-вого цвета, губы и даже глаза в густо наведённых ресницах тоже были фиолетовыми. Та, что пониже, была вся зелёная: зелёное пальто по последней моде, с широкими рукавами, зелёные сапоги на высоченном каблуке, трупная зелень под нахально-зелёными глазами и такие же мертвецки-зелёные губы.
— Ну что, милочка, потолкуем? — вроде бы в шутку спросила фиолетовая, рассеянно поглядывая по сторонам.
Зелёная придвинулась с другого бока, произнесла отрывисто, еле внятно, не выпуская сигарету изо рта:
— У Зиночки резиночки?
— Помада, — выдавила Надюха, готовая провалиться сквозь землю от стыда.
— Покажи! — сиплым голосом приказала фиолетовая.
Зелёная тотчас, с видом человека, до чрезвычайности озабоченного надобностью позвонить, отошла к автомату.
Надюха вынула тюбик. Фиолетовая презрительно фыркнула:
— Липстик.
— Светлый коралл, — как бы оправдываясь, пролепетала Надюха.
— Поплавок? — не обратив внимания на слова Надюхи, спросила фиолетовая.
— Не понимаю вас.
— Фу, господи, моряк привёз, что ли?
— Нет, нет, не моряк, — с такой горячностью возразила Надюха, что фиолетовая понимающе скривилась.
— Забудем, милочка, забудем. Сколько?
— Что "сколько"? — опять не поняла Надюха.
— Сколько толкаешь?
— Пять штук.
— Всего?! — удивилась фиолетовая и, отойдя на пару шагов, словно высматривая кого-то в толпе, вернулась к Надюхе. — Почём?
Надюха смущённо пожала плечами, не решаясь произнести ту цену, которую назначила ей Магда. Фиолетовая поманила её за собой и пошла в "Пассаж".
— Дура ты набитая. Если сотня, две, есть смысл с тобой возиться, если пять — десять — пошла ты вон.
— Шестьдесят у меня, — призналась обескураженная внезапной грубостью Надюха. — По семь пятьдесят.
— Чего?! — отшатнулась фиолетовая. — Рехнулась, милочка?
— Мне так сказали, — пробормотала Надюха, заливаясь краской. — Иначе не могу.
— Вот что. — Фиолетовая торопливо достала из сумки пачку "Кента", закурила, щёлкнув фиолетовой же изящной зажигалкой. — Липстик по пятёрке — и ни копья больше. Махровую тушь возьму по шесть.
Она вдруг отпрянула от Надюхи и двинулась в глубь уборной.
— Погодите! — кинулась было за ней Надюха, но та оскалила свои редкие зубы, испачканные фиолетовой помадой.
— Пошла вон! — прошипела она, скрываясь в кабине.
Только тут Надюха заметила двух сотрудниц в милицейской форме, стоявших у входа и, как показалось Надюхе, глядевших только на неё, Надюху. В первый момент она оцепенела от страха и готова была сама подойти к ним и признаться в своих тёмных замыслах, но сотрудниц заинтересовала другая женщина, их внимание привлекла, как ни странно, скромно одетая худенькая гражданка с небольшим чемоданом, которая вдруг как-то засуетилась, заметалась, как мышь перед закрытой норкой. Сотрудницы оттеснили гражданку в угол и попросили открыть чемодан. Воспользовавшись их занятостью, едва переводя дух от напавшей икоты, Надюха выскользнула из уборной, успев, правда, заметить в раскрытом чемодане груду пепельных париков.
Вылетев на Невский, она почему-то пошла не в сторону Литейного, по которому могла бы на троллейбусе доехать до профессорской квартиры, как и намеревалась вначале, а совсем в противоположную сторону, к Адмиралтейству, и опомнилась, лишь когда дошла до ресторана "Садко". Ей всё казалось, что стоит обернуться, как её тут же возьмут под локотки молоденькие сотрудницы, пронзительно разглядывавшие её в уборной "Пассажа", и вежливо предложат пройти "тут рядышком".
Убедившись, что никто за ней не идёт, никто её не выслеживает, переведя с облегчением дух и дав зарок до конца дней своих не связываться больше с такими делишками, она перешла на противоположную сторону Невского и на первом же автобусе поехала к Литейному проспекту.
Работы у профессора было ещё очень много. То, что казалось главным и трудоёмким — плитка, лакировка потолка в кабинете, побелка потолков в других комнатах, — всё это было уже сделано, но сколько ещё оставалось мелочей, вроде шпаклёвки, затирки и покраски дверей, окон, косяков, плинтусов, батарей. Нетронутой стояла в ожидании рук и кладовка, снизу доверху забитая чемоданами и старыми вещами. Надюха, попробовавшая было клеить обои в спальне, бросила эту затею — одной клеить было несподручно: полосы болтались, ложились косо, с пузырями. И как она ни билась с ними, как ни разглаживала тряпками, ничего путного не получалось. Тогда она решила плюнуть на свою аллергию и взялась за двери и окна — кропотливая, нудная и вредная для неё работа, но никуда от неё не деться. Несколько вечеров ушло на очистку от старой краски, шпаклёвку, затирку и прошкуривание. Ночевать она ездила к матери, чтобы хоть на сонную поглядеть на дочурку, по которой скучала.