Квартира (рассказы и повесть)
Шрифт:
— Христенька, — сказал он, повернувшись к жене, — там слева, в нижнем отделении… "Диалектика природы", "Золотая Орда", "Люди и нравы Древней Руси", "Слово о полку Игореве", "История христианства". Собери, будь другом. Ему пригодится. Рюкзак дай, пусть в рюкзак сложит. И обязательно — "Общую историю".
— Не волнуйся, всё сделаю. — Христина Афанасьевна коснулась ладошкой его плеча, как бы предупреждая его порыв приподняться. — Лежи, лежи, не вздумай вставать.
Она показала Сергею взглядом чуть виновато, но и недвусмысленно, что, дескать, ничего не поделаешь, пора прощаться.
— Вот обложили, — добродушно проворчал Андрей Леонидович, — с человеком не дают
Сергей пошёл было к двери, но свернул к Павлику, который сидел в кресле, уткнувшись в книгу. Сергей потрепал Павлика по курчавым волосам — тот лишь небрежно вскинул руку, так и не приподняв от книжки голову. За дверью Сергей услышал, как Павлик охнул и громко закричал: "Дядя Серёжа!" Он выскочил вслед за Сергеем, озабоченный, встревоженный и весь куда-то нацеленный. "Подождите! Минуточку подождите!" — горячо попросил он и убежал в кабинет.
Христина Афанасьевна пошла в кладовку за рюкзаком. Сергей остановился перед кафельной стенкой — белое поле с голубыми цветочками…
И снова стало тихо в квартире, словно все заснули. Мерно капала вода из крана — "кап-кап-кап". Сергей устало смотрел на плитки, а перед глазами плыли, кружились путаной каруселью цветные картинки: белые кошки с голубыми глазами на ветвях коралловых деревьев, зеленоватые повторяющиеся зигзаги незамысловатого рисунка на обоях в новой, пустой квартире, посеревшее, чужое, угловатое лицо Надюхи, белый, усталый профессор… Сергей зажмурился, и стук капель о раковину вдруг вызвал в нём счёт: "раз — два — три — четыре…"
— Дядя Серёжа, вот! — Павлик держал перед собой целое беремя шоколадных зайцев в раскрашенной алюминиевой фольге. — Дедушка привёз. Помните?
— Да что ты, парень! Куда столько? — поразился Сергей.
— По два, всем по два. Вас же трое — значит, шесть штук.
— Нет, правда, Павлик, очень много зайцев. Давай-ка отполовиним. — Сергей положил трёх зайцев на стол, а остальных трёх рассовал по карманам. — Вот это законно.
— Нет, не законно, — подумав, возразил Павлик и сунул в карман Сергея ещё одного зайца. — У вас же девочка, девочке — два. Так — законно. Мои все тоже взяли по одному. Ну, я пошёл караулить дедулю, а то ещё вскочит.
Он сгрёб со стола двух оставшихся зайцев и побежал в коридор.
Христина Афанасьевна волоком вытянула в кухню рюкзак с книгами. Сергей кинулся ей на помощь, подхватил рюкзак.
— Ого! — воскликнул он. Не пожалел профессор книг, отвалил от всей души.
Христина Афанасьевна с виноватым видом протянула руку. Ясно, что она вся там, в спальне, и Сергею пора уходить.
— Ну, Серёжа, спасибо вам огромное. Надюше передайте от всех нас сердечную благодарность.
— Что вы, что вы… — Сергей смутился, пробормотал, показав на книги: — Этакое богатство.
Христина Афанасьевна притронулась к щеке, поправила протез и сказала чуть виновато:
— Вы уж, пожалуйста, не сердитесь на Александра. Он не жадный, но слишком любит точность и частенько перегибает. Понимаете?
— Да ну, об чем речь! — Сергей вскинул на плечо рюкзак и уже в передней, чуть задержавшись перед дверью, пообещал: — Я буду позванивать. Как только принесут обои, в тот же вечер и сделаю. — Он помедлил в нерешительности и добавил: — Может, с Надеждой вдвоём…
И чтобы не развозить, не рассусоливать этот не очень-то приятный разговор, решительно простился и вышел.
Больше месяца Надюха не замечала
Жил он один в пустой квартире, точнее, лишь ночевал там, потому что с самого раннего утра до позднего вечера был в городе — работа на стенке, потом институт. Учёбу он не бросал, и это, наверное, было тем самым, что спасло его от назойливого Мартынюка с приятелями-собутыльниками. Раза два им всё же удалось вторгнуться в его квартиру, и Сергей, словно срываясь с узды, напивался допьяна. Но после этих пьянок, особенно после второй, когда дружки Мартынюка притащились с какими-то мерзкими тётками-алкоголичками, Сергей твёрдо сказал Мартынюку, чтобы больше не появлялся у него — не пустит. И действительно, не пускал, даже не открывал дверь, за что Мартынюк затаил на него злобу.
Надюха жила с Оленькой у родителей. Она сильно похудела и пожелтела, лицо и шея были покрыты сыпью, и каждый вечер она ходила на процедуры. Подружки и родители (сначала мать, а потом и отец) пытались уговорить её вернуться к мужу, поторапливали, указывая на дочь, дескать девочка растёт, скучает по отцу, любит его, и он её любит, и не вправе она, Надюха, лишать ребёнка отца — дочка ей этого не простит. Дескать, глупости всё это, подумаешь, гульнул мужик, всего-то один раз! Дурь бабья, такими вещами не шутят — семья! Надюха выслушивала все эти разговоры молча, отрешённо, лицо её каменело, глаза темнели и наливались холодной влагой. Говорившие либо оставляли её в покое, либо начинали плакать, сочувствуя ей, понимая её, но не разделяя её твёрдости. Плакала мать, плакала сестра, плакали подружки, уговаривая её попробовать простить Сергея.
В конце концов она уступила. Сергей перевёз её и Оленьку на такси. Квартира была вымыта и выдраена к их приезду, в комнате и на кухне в бутылках из-под молока стояли живые цветы. Оленьке были подарены новые игрушки, Надюхе — флакон духов и сумочка. Сергей сварил обед, на самодельном столе красовалась бутылка шампанского. Но не было радости в печальных Надюхиных глазах, не было смеха и той лёгкой весёлой игры, которая раньше так скрашивала их жизнь. Молча, торопливо пообедали, Сергей же убрал со стола и вымыл посуду. Надюха с измученным лицом ушла в маленькую комнату, упала на тахту и притихла, делая вид, будто спит.
Счастливой в тот день была, пожалуй, только Оленька. Она не отходила от отца, безостановочно болтала и восторженно теребила плюшевого Чебурашку с наивными стеклянными глазами. Сергей пытался втянуть в эти безобидные разговоры и Надюху, но она отмалчивалась или говорила, что плохо себя чувствует.
А ночью были слёзы, горячая исповедь и покаяние Сергея, усталость и непереборимая отчуждённость Надюхи. Потом был день, воскресный, тянувшийся немилосердно долго и закончившийся снова слезами, бессонной ночью и раздражительностью по пустякам. Потом потянулись будничные унылые дни и невыносимо гнетущие вечера. Надюха старалась принудить себя делать всё так, как делала прежде, но, за что бы ни бралась, всё валилось у неё из рук, не было ни охоты, ни сил. Обеды получались невкусными — то переваренными, то недожаренными. В квартире там и сям валялись брошенные вещи, в ванной горой лежало грязное бельё, комки пыли катались по углам. Следила Надюха только за Оленькой, да и то как-то вяло и равнодушно. С Сергеем почти не разговаривала, отделываясь кивками, жестами да невнятным мычанием. По ночам, когда он становился слишком настойчивым, уступала, сама не испытывая ничего, кроме отвращения.