Кыштымские были

Аношкин Михаил Петрович

— Ну как, рыбак — солены уши?

Он моложе Андреева лет на шесть. На лбу у него большие залысины, лицо продолговатое, насмешливое.

— Лучше всех.

— Коль уха есть, будет и пол-литра.

— Как говорится, рыба по суху не ходит, — улыбнулся Григорий Петрович.

Мать вывалила рыбу в эмалированный тазик, устроилась на завалинке и принялась ее чистить. Белый, с подпалинами кот, поставив хвост трубой, терся о ее ноги, сладко жмурился и надоедливо вякал — просил рыбы. Виктор ушел в магазин. Григорий Петрович приспособился помогать, сказал, как бы между прочим:

— Старика

одного встретил. Байку забавную рассказал.

— Чей же?

— Кто его знает. Оказывается, с отцом знаком был. Здоровый еще старикан, на таком пахать можно. У него сын в Свердловске и дочь тоже. Сейчас дочь гостит у него.

— Дочь-то не разведенка?

— Кажется. Невезучая, говорит, в семейной жизни. Попросил рыбы продать, так он с меня за тридцать голов запросил три рубля. Живодер!

— Куприянов это, Константин Иванович, по приметам сходится. И жадный, каких на белом свете мало. А нос у него картошкой?

Григорий Петрович засмеялся, вспомнив, как дед сам свой портрет обрисовал. А мать продолжала:

— Бровищи густющие, завесит ими глаза — страх берет.

Андреев разрезал окуня и нашел в нем махонького окунька — своих ест, неразборчивый. Бросил внутренности вместе с мальком коту. Мать сказала:

— Ты Алешку-то Куприянова должон знать.

— С которым в школе учился?

— Его. Алешка-то у Кости старшенький, Васька средний, а дочь самая последняя.

— Алешка, говорят, погиб?

— Зачем же? В плену был, потом к американцам попал. Никто же не знал, пять лет назад объявился. Алешку-то считали без вести пропавшим.

— Интересно.

— Сам Костя-то с твоим отцом годок, в солдаты в первую германскую вместе призывались. В гражданскую-то Костя в бегах был.

— Как в бегах?

— В лесах скрывался, за Сугомаком.

— От кого же?

— От всех. Поначалу от Колчака, а после и от красных.

— Чудеса!

— У Кости-то брат был, партейный, старший — Кирилл. Большим начальником при Советах заделался. Костей Кириллу глаза и кололи: сам партиец, а брат твой дезертир. В тридцатом-то Кирилл уехал в деревню колхоз создавать, его там кулаки и убили.

Вернулся из магазина Виктор. Мать на шестке пристроила таганчик и поставила варить уху. Втроем распили пол-литра, похлебали ухи, вдоволь наговорились и разбрелись по своим углам.

Алешку Куприянова Григорий Петрович помнил смутно. Хорошо отложилось в памяти одно — парень был смышленый. Большие способности обнаружились у него по изучению языков. Даже, кажется, учительница занималась с ним дополнительно. Ушел Алешка из девятого класса, поступил в какое-то военное училище, и с тех пор Григорий Петрович не знал о нем ничего.

И еще запомнил — Алешка был драчлив. Григорий его побаивался. Жили Куприяновы за рекой, которая делила город пополам. Те, кто жил за рекой, на восточном ее берегу, звались «зарешными». Те, кто на западном, — «егозинскими». Всех верхнекыштымцев дразнили «гужеедами». За железной дорогой начинался Нижний Кыштым с медеэлектролитным заводом. Этих ругали «киргизами». «Гужееды» враждовали с «киргизами». В свою очередь, между «гужеедами» тоже не было единства — «зарешные» ссорились с «егозинскими». В старые времена ходили друг на

друга с кулаками и оглоблями. При Григории этого уже не было, но вражда между мальчишками почему-то осталась. Учились в одном классе — ничего. Но стоило выскочить на улицу после занятий, как мальчишки немедленно раскалывались на два лагеря. Тут ухо держи востро.

Однажды Алешка поколотил Мишку Муратова. Григорий с Мишкой после уроков заманили обидчика в школьный сад и устроили ему встрепку. И запомнилось Григорию — откуда-то прибежала девчушка, вцепилась в рубаху и тянула что есть силы от Алешки. Сопливая, а отчаянная. Неужели это та, которая теперь, по словам старика, стала ученой? А что? Столько же лет миновало!

У Николая Глазкова

На другой день Андреев на рыбалку не спешил. «Не каждый раз, — утешал себя, — можно и через день. Так даже лучше — не надоест. А то сразу насытишься, потом будет скучно. Лучше посплю подольше, потом в город схожу, в редакцию газеты загляну по старой памяти, свежие газеты почитаю. Но мохноногий крикун и на этот раз поспать не дал. Будто специально забрался на завалинку и горланил на всю улицу. Отсечь бы ему, подлецу, голову и в суп.

Григорий Петрович слез с кровати, на цыпочках подкрался к окну. Белый инкубаторский петух, такой замухрышка, смотреть-то не на что, стоял на доске, на которой вчера чистили рыбу, светлые чешуинки так и присохли к ней, и круглым немигающим глазом уставился в окно. То повернет голову так, то эдак, а жирный красный гребень при каждом повороте мелко вздрагивает.

Григорию Петровичу даже показалось, что петух все понимает и кричит нарочно, чтоб разбудить его: мол, приехал рыбу удить, так нечего нежиться в постели. Кто поздно встает, тому не видать удачи.

Григорий Петрович тихонечко отодвинул шторку, готовясь резко выбросить вперед руку, чтоб застать мохноногого врасплох. Все-таки это был поистине сообразительный петух. Чуть только колыхнулась шторка, он спрыгнул с завалинки и как ни в чем не бывало важно зашагал по двору, скликая к себе кур — «ко-ко-ко».

Сон улетучился. Андреев вышел в огород. Здесь пахло укропом, сухой землей и полынью — ее много было у бани. Цвела картофельная ботва. Белые, синие, белые с желтизной бутончики цветов покоились сверху буйной широколистой зелени. Шершавыми листьями огурцов прикрыло парник. Тонкие, но тоже шершавые плети, извиваясь, спускались вниз. На них кое-где горел желтый цвет и видны были с мизинец величиной пупырчатые зародыши — опупыши, как их зовут здесь. Морковь бойко подняла кудрявые хвосты.

Дальше наливались зрелостью огороды соседей. У дяди Пети Бессонова частоколом высились подсолнухи. Они почти все цвели, и было в том огороде ярко от их света.

На западе отчетливо вписались в голубое небо горы Сугомак и Егоза. Перед ненастьем горы окутываются в серую изморось туч. В ненастье заядлые рыболовы то и дело поглядывают на них, как на барометр. Если очистились от серого тумана, то дождь к вечеру, самое позднее, к следующему утру, кончится. Или же говорят:

— Горы в тумане топятся, не жди ясного солнышка.