Лабиринт судьбы

Красовская Юлия Владимирована

— Нет, мне он ничего не оставлял. Вот разве что в мастерской посмотреть?

Они поднялись на второй этаж. Достав из кармана запасные ключи, Василий открыл дверь. Мастерская была пуста. Вера вошла, следом за ней, что-то бормоча под нос, вошел и Василий. Зачем-то включил свет, хотя в комнате было и так светло от яркого утреннего солнца. Огромная комната была чисто убрана, все вещи расставлены по своим местам. Это вызвало удивление сторожа, уже привыкшего к царящему там беспорядку. Записки нигде не было…

Очнулась

Вера, когда Василий начал брызгать ей в лицо холодной водой.

— Ну, слава тебе господи, пришла в себя, — обрадовался он. — А то уж я «скорую» хотел вызывать… Как вы, голубушка?

— Спасибо… — тихо ответила Вера. — Уже лучше. Мне домой надо…

— Может, лучше посидеть еще? — участливо спросил Василий.

— Нет, спасибо тебе, я нормально себя чувствую…

Вернувшись домой, Вера прошла в спальню и, не снимая пальто, легла на кровать.

— Что случилось? — заволновалась Анна Егоровна.

— Он уехал… — Собственный голос показался Вере чужим, как будто бы кто-то другой произносил эти слова.

— Как уехал? Куда? — не поняла старушка.

— Не знаю… — еле слышно сказала Вера. — Я ничего теперь не знаю…

Прошел час, и Анна Егоровна вновь заглянула в спальню. Вера по-прежнему лежала на кровати, вытянувшись стрункой. От еды отказалась, на вопросы Анны Егоровны не отвечала.

А к полуночи у нее начался жар…

Глава 25

…В церковном полумраке потрескивали свечи, стоящие возле икон. Пахло горячим воском и ладаном.

Всенощную служили всю ночь по древнему Саровскому Уставу, введенному еще иеромонахом Назарием. Впереди был долгий трудовой день с перерывом на службы. Сегодня монахи молились особенно горячо, прося у Бога послать им сил и сохранить обитель от напастей. В монастыре ожидали прихода холодной зимы, и его обитатели готовились стойко пережить это трудное время. Северная зима обычно долгая и подчас очень суровая, с трескучими морозами и резкими, холодными ветрами.

Собранное осенью надо было суметь сохранить, ведь от этого зависело, будет ли достаточно еды до нового урожая. В каменных погребах они перебирали картошку, которую нужно было освободить от лишней земли и хорошо просушить, чтобы не сгнила. В кладовых висели длинные связки грибов, в берестяных лукошках хранились ягоды. Плетеные корзины были полны орехов. В глубоких, холодных подвалах стояла в высоких кадках солонина и вяленая по старо-финскому способу рыба.

Все, что дала северная земля, бережно собрано и аккуратно сложено в помещениях монастыря. Зимой продукты будут расходоваться экономно.

Черпая силы в молитве, изо дня в день, не покладая рук, трудились монахи, у каждого из них было свое место и свои обязанности…

Тем временем отзвучали последние слова наставлений. Люди стали бесшумно расходиться по своим делам.

Александр Иванович посторонился,

пропуская всех к выходу. Сам он не собирался покидать храм. Его послушанием на сегодняшний день было отмыть и начистить все напольные подсвечники храма, а также расположенные по стенам киоты.

Не теряя времени, Александр Иванович взял хозяйственные принадлежности и вышел из храма.

Первым делом было набрать воды из колодца. Брошенное им в колодец ведро на веревке некоторое время летело в темной сырой пустоте, пока не ударилось о воду. Почувствовав, что веревка натянулась, Александр Иванович налег на коленце.

Подняв ведро на поверхность, он не удержался и отпил немного, в который раз подивившись чистоте и необыкновенному вкусу местной воды. Переливая воду, Александр Иванович заметил, что находящаяся с одной стороны ведра дужка, в которую был продет один конец ручки, проржавела и грозила в любой момент обломиться. Надо бы починить, подумал он, возвращаясь назад…

Это был обычный, непраздничный день, наполненный делами и заботами. Так было вчера, так будет сегодня и завтра. В монастыре все жили, подчиняясь общему правилу. Молитвы, службы, посты… Как ни просил Александр Иванович настоятеля монастыря, в постриге ему было отказано. Мягко — так, чтобы слова его лишний раз не терзали измученной души, — настоятель предложил художнику остаться в монастыре в качестве послушника. Александр Иванович согласился, с радостью выполняя все данные ему послушания, сначала самые легкие, потом посложнее.

Со временем он окреп. Речь стала спокойнее, движения не были уже такими нервными. Стал мягче взгляд.

Жизнь свою Александр Иванович делил теперь на «старую» и «новую». О «старой» старался вовсе не говорить, гораздо охотнее обсуждал повседневные дела. Жизнь монастыря стала и его жизнью, причем именно она теперь была для него единственно правильной и настоящей.

К событиям же, приведшим его на остров, он относился без сожаления. Постепенно стерлись из памяти болезненные детали. Иногда даже ему казалось, что случившегося с ним за последнее время на самом деле вовсе и не было. Просто приснилось в каком-то душном, долгом сне…

Словом, Александр Иванович выздоравливал.

Но он никак не мог заставить себя снова рисовать. Интерес к живописи как-то сам собой пропал, словно и не было никогда на свете художника Шубина. И постриг превратился для него в заветную цель.

…Закончив работу в храме, Александр Иванович вышел во двор. С неба моросил мелкий дождь, больше похожий на водяную пыль. До начала вечерней службы еще было немного времени. Поплотнее запахнув куртку, Шубин уже хотел было пройти в жилую часть монастыря, как вдруг вспомнил о поломанном ведре. Нехорошо оставлять на завтра недоделанную работу, подумал он. Вооружившись нехитрым инструментом, Александр Иванович направился к колодцу.