Лабиринт верности

Чуринов Владимир

В замке графини де Никкори-Сато, впрочем, было тепло и сухо. В четырех каминах большой приемной залы жарко горел огонь. А в центре был установлен подиум, оттуда благородные гости графини сегодня делились с блистающей публикой сокровенным таинством, рожденным в их душах и сердцах. Проще говоря, графиня устроила поэтический вечер.

Сама хозяйка сидела в глубоком кресле на возвышении, а рядом в таком же, с резьбой, демонстрирующей батальные сцены, находился маркиз де Шаронье, покинутый любовницей и проявляющий с некоторых пор много внимания своей любезной соседке.

Ближе к подиуму расположились столики, облюбованные в основном молодежью, а так же теми из немногочисленных стариков

и людей среднего возраста с территорий графства и маркизата, кто был не чужд высокого искусства поэзии. Меж столиков сновали слуги с напитками и закусками для цвета провинциальной аристократии, а в нишах под стенами по периметру зала играли музыканты. Пока не выходил очередной благородный поэт, они играли довольно громко — чтобы заглушать казусы благородного собрания типа громких разговоров о политике, чавканья, рыганья и производства ветров.

Первым выступал Дирк де Кабестэ, зачитывая поэму о подвигах и ратной славе, на удивление нудную и невыразительную для столь благодатной тематики.

Во время выступления шевалье-дуэлянта Аделаида де Тиш развлекала своего кавалера Антуана де Рано пляской на столике небольших человекообразных фигурок, собравшихся из драгоценных камней метрессы, управляемых силой магии, в виде зеленого луча, исходящего на них через крупный бриллиант на указательном пальце. Драгун источал восторги и комплименты. За этой сценой, комкая салфетку, наблюдала Лили Бартолла де Мелонье, сопровождаемая братом, отдыхающим от амурных похождений.

Следующим выступал, заикаясь и бледнея, книгочей Алекс де Гизари, демонстрируя оду, прославляющую естественные науки, весьма искусную с точки зрения техники исполнения, но, к сожалению, полностью лишенную души и вдохновения.

Совершенно не увлеченная происходящим на подиуме, облаченная в кожу, бархат и шелка Жанетта де Пуатье, прихрамывая, подошла к стоявшему в тени у стены Бенедикту, так же скучавшему:

— Брат мой, приветствую тебя. Прости что беспокою, однако собранье сие не радует душу мою. Тоскою вирши душ благородных, но бездуховных, в сердце отдаются, и вижу я на челе твоем такую же печаль о развлечениях мирских. — Окликнула она голосом кротким, но твердым, полным ненадуманных эмоций норманита.

— Истинно, сестра моя, — В голосе Бенедикта в кои-то веки проскользнул интерес. Поэты и мрачный де Мелонье надоели ему до чертиков.

— Прошу, составь мне компанию этим вечером, месяца нечистого, сопроводи прочь из залы сей, я же взамен поведаю тебе о том, как ведьму зловредную в сих местах изловила. — О норманите напомнил Жанетте некоторое время назад де Рано. С тех пор, охотница на ведьм, не лишенная стремления к простому женскому счастью, к тому же считающая, что заслуживает награды за свершенный подвиг, присматривалась к боевому монаху. А прошлым вечером, опять же из беседы с Антуаном, узнала, что поступит к взаимной пользе, если займет норманита разговором этим вечером и возможно ночью. Де Рано так же сообщил, что знаком с Вульфштайном, и тот готов забыть о долге жизни за небольшую эту услугу. Жанетту не волновал долг жизни, но волновал Бенедикт. А с лейтенантом о его темных знакомствах она собиралась подробно побеседовать уже на следующее утро. Вульфштайн, хоть и спас ей жизнь, но был все же очень уж загадочен для человека без грехов.

— Пожалуй, сегодня все тихо, — Норманит мельком осмотрел зал, не нашел никакой опасности, убедился, что де Мелонье не рыщет взглядом по залу в поисках приключений, и ответил умиротворенно, — Истинно, сестра, сам Единый послал мне тебя в этот мрачный вечер месяца поминовения мертвых кораблей, рад буду развеять тоску твою сей день! — Бенедикт по долгу службы и в силу характера хорошо умел скрывать

свои чувства, но Жанетта была ему интересна. Он считал, что охотница совершает важные и нужные дела, уничтожая скверну, в то время как он, норманит, пасет поэта. Несмотря на свое доброе отношение к подопечному, Бенедикт всегда испытывал неприязнь к своему нынешнему заданию. А беседа с охотницей, как он считал, могла бы позволить на время прикоснуться к истинной святости, к настоящим делам церкви. К тому же норманит, отягощенный целибатом, подозревал, что Жанетта, отягощенная обетом безбрачия, возможно, захочет не только побеседовать. Он даже в мыслях допускал, что готов совершить малый грех, ради такой колоритной персоны.

И вместе они покинули зал, держась на расстоянии в три шага, предписанном уставами их орденов, необходимое при общении между представителями ордена убийц и ордена палачей в женском обличье.

Меж тем с подиума разносились славословия в пользу молодого короля, производимые подобострастно, напыщенно и совершенно бездарно одним из вельмож двора маркиза, разряженным как попугай, брыльями же напоминающим бульдога или собакоголового из слуг графини.

За одним из дальних столов, задумчиво поглядывая то на подиум, то на столик, где развлекали друг друга игрою ног под скатертью драгун и магесса, сидел человек в темном сюртуке, по случаю мрачной погоды и темени на сердце, он нервно барабанил пальцами левой руки по рукояти пехотного палаша в лакированных ножнах, и чего-то напряженно ждал…

Наконец на сцену вышел Алан де Мелонье. Он был разряжен в пух и прах, сверкая орденами и наградами различных герцогств и научных учреждений, среди которых особо выделялся крупный рубин в дорогой оправе — дар за стихи от короля. Воодушевившемуся залу он объявил, что сегодня он стихи читать не будет, уступая дорогу юности и красоте, как плотской, так и духовной. Он пригласил на подиум, блистающую платьем с эффектным вырезом и бриллиантами в копне ослепительно черных волос, свою юную особенно обворожительную после купленного по случаю у колдуна графини декокта, сестру. И бесподобная Лили осветила зал прекрасными, написанными самим Аланом стихами о любви и невнимании, об истинных и ложных чувствах, о змеях в людском обличье и кротости юности, не имеющей сил бороться с хищным противником. Под конец она нескромно объявила завороженному залу, что стихи эти она посвятила коронному лейтенанту Антуану де Рано. Распознав подтекст стиха, весь зал устремил взгляды на драгуна и его спутницу, чуть побледневшую, но весьма стойко сдерживающую ярость.

После столь экспрессивного выступления юной бунтарки графиня хлопнула в ладоши и объявила перерыв, в ходе которого гости могли прогуляться, побеседовать, собраться у карточных столов, или отогреть у каминов озябшие руки.

Шелест затянутого по самое «немогу» платья, подчеркивающего небольшую грудь и тонкость талии, уверенные шаги, быстрые взмахи веера, чтобы отогнать жар, внезапно бросившийся в лицо:

— Антуан, — Звонкий голос застал драгуна беседующим со своей спутницей и еще несколькими, быстро, впрочем, ретировавшимися, только для того, чтобы влиться в толпу зевак, гостями, — Вам понравились мои стихи?

— О. Лили, — Лейтенант замешкался с ответом.

— Прекрасные стихи, дорогая, просто прекрасные, — Вмешался в разговор властный голос магессы, вертевшей в руке апельсин, — Очень талантливые, но очень по стилю, форме и размеру напоминающие вашего брата. Местами, к сожалению, слишком напоминающие. Вплоть до плагиата. — Жестко закончила де Тиш.

— Аделаида! — Все еще в замешательстве промолвил Антуан.

— То есть, вы хотите сказать, что не я писала эти стихи? — Звонкий голос дрожит от злости.