Ладья света
Шрифт:
— Все равно заберу! Мрак признает эту сделку законной! — зашипел он. — Ты вытащила бубновую даму!
— Я вытащила картонный прямоугольник, — упрямо повторила Улита.
— Мне безразлично! Произноси слова отречения, или я убью вас! Hу!
Что-то трижды стукнуло, точно колотушкой по дереву, Джаф гневно дернулся.
— Опять я кому-то нужен! И отказать не имею права! — процедил он сквозь зубы. — Тухломон! Где этот идиот? Никуда ее не выпускай! Я скоро!
Из стены важно вышагнул Тухломон. Недавно выпавший в окно комиссионер был облачен в строгий черный мундир. На переносице поблескивало пенсне.
Джаф махнул ему рукой и скрылся. Тухломон кисло поглядел на Улиту и, прицелившись в нее, предупредил:
— Надеюсь, ты понимаешь, ведьма, что все серьезно? Никаких фокусов! Пулемет не пластилиновый, боевой!
— Это не пулемет! — сказала Улита, вытирая пот с красного лица.
— Почему не пулемет? — напрягся Тухломон.
— Он только похож на пулемет. Это «FG 42» — винтовка парашютистов вермахта. Из-за чрезмерной мощности патронов быстро выходит из строя. Американцы после войны сплагиатили с нее свой пулемет «М 60», вот ты и обознался, бедненький. Но у тебя именно винтовка! Ты хоть знаешь, где предохранитель?
Это Тухломон, к сожалению, знал.
— Не двигайся! Пули не только серебряные, но и разрывные, с рунной насечкой! Про ребенка не знаю, но ведьму ухлопать точно можно! — предупредил он, вскидывая винтовку к плечу.
Ведьма с любопытством заглянула в черный зрак дула, где жила уготованная ей пуля.
— Привет, милый! Ты, как всегда, вовремя! А мы тут плюшками балуемся! — проворковала она.
— Это ты кому? — настороженно спросил Тухломон.
— Да уж не тебе, гадик пластилиновый! Эссиорх пришел, муж мой!
Тухломон ехидно закивал, изображая, как страшно он напуган.
— А больше никто не пришел? — поинтересовался он. — Что-то я не слышал мотоцикла!
— Больше никто, — вежливо сказала Улита. — Пожалуйста, милый! Только не табуреткой! Мы еще не выплатили кредит!
Тухломон несколько мгновений подумал и недоверчиво обернулся. В следующий миг могучая, резкая, гневная сила подхватила его и размазала по стене. Эссиорх и правда пришел.
Размазанный по стене, Тухломоша пискнул и, плоский, как вырезанный из бумаги силуэт, попытался стечь на пол. Эссиорх схватил его и снова швырнул на стену. Тухломоша не растерялся и, прилипнув к стене, быстро переполз на потолок. Эссиорх подпрыгивал, пытаясь его стащить, но Тухломон не отдирался, прилипнув к потолку, как жвачка. Телепортироваться он не пытался, потому что знал, что все заблокировано.
— Вам не стыдно? Нечестно бить маленьких и слабеньких! — пожаловался он.
Эссиорх снова подпрыгнул, но не дотянулся.
— Еще как честно! — сказал он и снова безуспешно прыгнул. — Не представляешь, сколько подлостей творят маленькие и слабенькие! Гитлер, Геббельс, Наполеон… Будь они большие и сильные — крушили бы челюсти в пивнушке!
Улита попыталась вскочить на табурет, чтобы все-таки отодрать комиссионера от потолка, но сделала это так резко, что ножки табурета подломились, и она, охнув, обрушилась на пол.
— Больно? Вавы нет? — участливо спросил Тухломон.
Не тратя времени даром, он ухитрился раскататься по потолку таким тонким слоем, что подцепить его нельзя было даже ногтями. Тухломон торжествовал, готовясь бесконечно болтать и сюсюкать, но он не учел,
Слишком поздно он сообразил, что, раскатавшись чрезмерно тонко, сделал себя уязвимым для огня. Пламя охватило комиссионера, стремительно распространяясь от центра в противоположные стороны. С потолка закапал расплавленный пластилин. Капли превращались в червячков, которые расползались в разные стороны, оставляя на плитке липкий след.
Улита и Эссиорх прыгали по кухне, давя их. Эссиорх делал это, проворачиваясь на пятке, а Улита колотила их сорванной с ноги тапкой. Наконец от Тухломона остался единственный червячок Он сложился в крошечного, почти неразличимого человечка со смазанными чертами лица, голого и лишенного пола. Человечек замахал руками, не то в гневе, не то в крайней степени глумления пропищал нечто негодующее, присел и опрометью метнулся за батарею, спасаясь от прыгнувшей к нему Улиты.
Ведьма сгоряча рванула батарею, но та держалась крепко. Улита отступила, тяжело дыша. На пол упало нечто, до того прилипавшее к потолку. Эссиорх наклонился и, подняв контейнер от фотопленки, заглянул в него.
— И ведь это далеко не все! Наверняка у него по тайникам много чего распихано! — сказал он с сожалением.
— Мы его убили? Или нет? — спросила Улита, вновь пытаясь трясти батарею.
Хранитель, подумав, покачал головой:
— Не убили. Но он впал в ничтожество, почти стерт. Ты видела его лицо? На нем нет выражения, только буравчики глаз и едва намеченный рот.
— Он снова соберется!
— Будет пытаться, но на это, возможно, уйдут месяцы. У комиссионеров разум пропорционален объему.
Эссиорх лег животом на пол и, насколько было возможно, заглянул за батарею. Там, куда уходила труба отопления, темнела узкая щель. Туда и просочился пластилиновый человечек.
— Где он? Что теперь будет? — спросила Улита.
Эссиорх встал, спокойно отряхивая колени и ладони
— А ничего не будет.
— Совсем ничего?
— Где-то по бесконечным трубам Москвы, в канализационных колодцах, лифтовых шахтах, мусопроводах, воздуховодах будет скитаться мелкое, безликое, лишенное разума зло, заглядывать в квартиры, пробираться в сны. Трогать сердце пластилиновыми лапками, умолять пожалеть себя, раздувать ненависть, вползать в трещины обид, требовать предательства, провисающей вялости… День и ночь будет ползать! И еще важно: Тухломон теперь почти не имеет личности, он будет маскироваться под самого человека, под его собственные желания, подмешиваться к его собственному «Я».
— Страшно! — тихо сказала Улита.
— Страшно, — согласился Эссиорх. — Но что ж сделаешь, если мы его не додавили?
Прижимая к себе ребенка, Улита шагнула к Эссиорху. Он обнял их обоих.
— А Джаф? — спросила она, дрожа. — Он же вернется! Ему нужен мой эйдос и эйдос Люля! Слышишь, я почти обещала их ему!
Она сознавалась с трудом, с усилием, ожидала от Эссиорха любой реакции, но он неожиданно улыбнулся и сухой, жесткой от турника ладонью провел по ее влажному лбу.
— Ты когда-нибудь слышала фразу: «Все, что я должен, я прощаю»?