Лаг отсчитывает мили (сборник)
Шрифт:
Но старшина уже ничего не чувствовал.
Очнулся он от дикой боли. Ею было охвачено все тело. От нее сжималось сердце, спирало дыхание. Каждый вздох был мучением.
— Проснулся? — услышал старшина грубоватый голос. — А мы уже и не рассчитывали разбудить тебя.
Говорившего старшина не видел: голова, глаза были туго забинтованы.
— Вторые сутки кровь в тебя вливаем, лекарствами пичкали, а все мертвец мертвецом. Но раз теперь ожил — веселее дело пойдет.
Врач отошел в сторону и обратился к кому-то:
— Ну как себя
— Хорошо, доктор, — отозвался девичий голос.
— Дайте-ка пульс пощупаю. Э, хватит, голубушка. — И уже тоном приказа бросил — Прекратить переливание.
Степан почувствовал, как из руки его выдернули иглу, смазали ранку. И снова он провалился в гудящий, тяжелый мрак.
Врачи, медсестры и санитарки ни днем, ни ночью не отходили от его постели. Фармацевты изготовляли специальные мази с антибиотиками. Все тело больного было покрыто повязками, пропитанными этими мазями. И все же воспалительный процесс предупредить не удалось. Гной просачивался через марлю. Белье, подушки, матрац то и дело приходилось менять.
Больной был беспомощен. Он не мог двигать забинтованными руками, не мог повернуть головы. Пожилая санитарка, которую все звали тетей Мотрей, безотлучно находилась при нем. Кормила и поила с ложечки, с помощью своих товарок переодевала в сухое белье, перекладывала с мокрой постели на сухую.
Старшине становилось все хуже. Распухли лицо, руки, ноги. Он казался очень толстым, а весил всего сорок три килограмма. Его поддерживало только переливание крови. Ее требовалось много, очень много. Запаса консервированной крови не хватало. Стали брать свежую — у доноров.
Старшина ничего этого не знал.
К его удивлению, у койки все чаще оказывались матросы с корабля. Появился котельный машинист Снежков.
— Как вы сюда попали? — спросил старшина, услышав его волжское окание.
— А я больной.
— Что с вами?
— Да грипп проклятый.
— С гриппом в хирургическом отделении?
Матрос растерянно замолчал, потом нашелся:
— А у меня того, осложнение. Чирьи пошли.
Санитарки прыснули от смеха и поспешили выпроводить болтливого матроса из палаты.
Но моряки всё приходили. У каждого оказывалась своя причина: один палец расшиб молотком, другому мозоль надо вырезать, у третьего вдруг нарыв образовался.
— Да что же это, чуть ли не весь экипаж наш заболел? — удивлялся старшина.
Тонкий, нежный аромат заполнял палату, забивал запахи лекарств.
— Цветы? — догадался Игнатов.
— Да, тут девушка одна приносит, — ответила тетя Мотря. — Все к тебе просится, да мы не пускаем, слаб ты очень.
— Наташа? Не пускайте ее. Не хочу, не могу ее видеть.
Мрачные мысли угнетали старшину. Кому он теперь нужен? Только обуза для всех. Уже скоро месяц в госпитале. Каждый день операции. А толку от них?
Хирург Морозов, обычно грубовато-ласковый, как-то накинулся на него:
— Что же ты, друг? Мы стараемся, покоя с ним не знаем. А он, видите ли, никому
И тогда старшина все узнал. В первый же день в госпиталь пришел командир корабля. Хирург сказал ему, что спасти Игнатова можно только переливанием крови и пересадкой кожи. Офицеры направились на корабль. Командир собрал моряков в носовом кубрике, объяснил, в чем дело. Хирург предупредил, что снимать кожу — операция не из приятных.
— Можно задать вопрос? — поднял руку Снежков.
— Говорите, — разрешил командир.
— Я хочу спросить уважаемого доктора. Как вы думаете, товарищ подполковник, больно было нашему старшине, когда на нем загорелся горячий мазут?
— Больно.
— А он все-таки остановил насос и перекрыл топливный кран. Не сделай он этого — все бы мы сгорели заживо. Что же вы нас пугаете? — Матрос повернулся к товарищам: — Верно я говорю?
— Верно! — прогремело в кубрике.
Стать донорами захотели все. Но врачи были придирчивы: отобрали самых здоровых, причем только тех, у кого группа крови была такой же, как у Игнатова. Остальные обижались, жаловались начальнику госпиталя. Пришлось прочитать им лекцию о том, к каким неприятностям может привести путаница с группами крови.
Каждый день несколько моряков ложились на операционный стол. Несмотря на обезболивание, им было несладко. Иные несколько ночей не могли уснуть: оперированное место горело и ныло. Приходилось на некоторое время оставлять их в госпитале. Только теперь Игнатов понял, почему так много «больных» оказалось среди его товарищей.
— А ты не ценишь этого, — безжалостно отчитывал его хирург. — Ишь нюни распустил: жить ему неохота. Я вот пойду сейчас и скажу товарищам, как плюешь ты на все их заботы.
— Не надо, доктор, — взмолился старшина.
— То-то. Помогай же нам. Цепляйся за жизнь и руками и зубами. А я тебе обещаю: поставлю на ноги и опять на корабль вернешься.
В палате стало веселее. Теперь моряков пускали к больному без всяких ограничений. Матросы — народ неунывающий, мертвого смеяться заставят. Тетя Мотря стала уж их отчитывать:
— Ну что привязались к человеку? Совести у вас нет. Совсем его затормошили.
— Тетя Мотря, — перешел в контратаку неугомонный Снежков, — что-то вы чересчур о нашем старшине печетесь. Прямо подозрительно.
— Молчи, охальник. Да он же мне что сын. Ведь и моя кровь теперь в нем: четыреста кубиков отдала. Так что мы теперь в кровном родстве, можно сказать. Как же мне не смотреть за ним?
Как-то она вновь завела речь о Наташе.
— Ну позови ее, — уговаривала она старшину. — Совсем извелась девка. Все время в приемной сидит. Придет с работы — и сюда. Я уж по ночам пускаю ее в палату, когда ты спишь. Сидит, все время на тебя, бессердечного, смотрит и плачет.
— Ну к чему это, тетя Мотря? Она такая красивая. Вся жизнь у нее впереди. А я…