Лакомый кусочек
Шрифт:
Они молча поднялись по лестнице, покрытой узкой ковровой дорожкой.
Отведенный им номер, когда они наконец разыскали его, оказался комнатушкой размером с небольшую кладовку; в номере стояли железная кровать, стул и облезлый комод; в углу к стене был привинчен крошечный телевизор с автоматом, который включал его, если постоялец опускал в щель монету. На комоде лежали два застиранных полотенца, голубое и розовое. Узкое окно против кровати было озарено синим светом уличной рекламы. Реклама то вспыхивала, то гасла, наполняя комнату зловещим жужжанием. Вплотную к двери номера примыкала
Дункан щелкнул задвижкой.
— Ну, что теперь полагается делать? Ты ведь, наверное, знаешь?
Мэриан сняла боты, потом стянула туфли. Ноги у нее горели от холода. Она поглядела на тощее лицо Дункана, белевшее между поднятым воротником и копной спутанных волос: он был очень бледен, и только нос его покраснел от мороза. Он вытащил из какого-то кармана серую от грязи бумажную салфетку и вытер нос.
— «Боже мой, — подумала она, — что я здесь делаю? Как я сюда попала? Что сказал бы Питер, если б он знал?» Она подошла к окну и стала глядеть на улицу.
— Ай да красота! — воскликнул Дункан у нее за спиной. Мэриан оглянулась. Он обнаружил на комоде большую пепельницу, которая прятались под полотенцами. — Неужели настоящая? — сказал он. Пепельница была розовая, фарфоровая, в форме морской раковины, с зубчатыми краями. — Здесь написано: «На память о водопадах Берк», — с восторгом сообщил Дункан. Он перевернул раковину, и на пол посыпался пепел. — Изготовлено в Японии, — объявил он.
Мэриан почувствовала приступ отчаяния. Что делать?
— Слушай, — сказала она. — Поставь на место эту дурацкую раковину и раздевайся. Ложись в постель.
Дункан опустил голову, точно пристыженный ребенок.
— Хорошо, хорошо, — сказал он.
Он разделся с поразительной быстротой — словно потянул какую-то длинную молнию и разом сбросил всю одежду, как кожу. Швырнул одежду на стул, торопливо забрался в постель и натянул одеяло до самого подбородка, глядя на Мэриан с нескрываемым любопытством и, пожалуй, не очень-то ласково.
Мэриан закусила губу и принялась раздеваться. Стянуть чулки небрежным жестом или хотя бы попытаться изобразить такой жест ей не удалось: мешал жадный взгляд круглых лягушечьих глаз Дункана. Мэриан безуспешно пыталась дотянуться до молнии красного платья.
— Расстегни, — сказала она сурово. Он подчинился. Она швырнула платье на спинку стула и принялась сражаться с поясом.
— Надо же! — сказал он. — Настоящий пояс! Я видал такие на рекламах. Покажи-ка! Как он надевается? Можно поглядеть?
Она протянула ему пояс. Он сел и принялся рассматривать его, растягивая ткань и изгибая пластинки.
— Господи, это же прямо средневековье, — сказал он. — Как ты терпишь такое? Неужели тебе приходится все время носить его?
По-видимому, пояс казался ему неприятным, но необходимым медицинским приспособлением: чем-то вроде повязки или бандажа.
— Нет, — сказала Мэриан. Она осталась в одной сорочке и стояла возле кровати, не зная, что делать. Стеснительность — вероятно, глупая стеснительность — мешала ей раздеваться при свете; но Дункан с таким удовольствием наблюдал за этим процессом, что ей не хотелось разочаровывать
Мэриан скрипнула зубами и решительно шагнула к кровати. Да уж, работа не из легких. Будь на ней рубашка с рукавами, сейчас следовало бы их закатать.
— Подвинься, — сказала она.
Дункан отбросил пояс и снова скрылся под одеяло, точно черепаха в панцирь.
— Ну нет, — сказал он, — я не пущу тебя в постель, пока ты не смоешь всю эту дрянь со своего лица. У разврата, конечно, есть свои прелести, но если разврат делает мужчину похожим на цветастую салфетку, я предпочту благопристойность.
Она поняла, что он прав.
Кое-как умывшись, она выключила свет и скользнула под одеяло. Некоторое время они лежали молча и не шевелясь. Затем в темноте раздался голос Дункана:
— Теперь я, очевидно, должен сокрушить тебя в могучих объятиях.
Она просунула руку ему под спину; спина у него была холодная.
Он потянулся к ней и принюхался.
— Как ты странно пахнешь, — сказал он.
Полчаса спустя Дункан сказал:
— Без толку. Меня, наверное, невозможно совратить. Дай-ка я закурю.
Он встал, сделал несколько шагов в темноте, нашел свою одежду и принялся рыться в карманах. Нашарив наконец сигарету, он вернулся в постель. Она видела, как белеет его лицо и как фарфоровая пепельница блестит в свете горящей сигареты. Дункан сидел, прислонившись к железной решетке кровати.
— Не знаю, в чем дело, — сказал он. — Но, во-первых, мне неприятно, что я не вижу твоего лица. Впрочем, если бы я его видел, наверное, было бы еще хуже. А во-вторых, я чувствую себя каким-то насекомым, очумело ползающим по голому человеческому телу. Не потому, что ты толстая, — добавил он, — ты вовсе не такая уж толстая. Но все равно: тебя слишком много. Задохнуться можно. — Он скинул одеяло. — Так еще ничего, — сказал он, отгородившись от нее рукой с сигаретой.
Мэриан встала на колени, натянув на плечи простыню, точно шаль. Она едва различала контур его тела, белого тела, чуть мерцавшего на белой простыне в голубом отблеске уличного света. В соседнем номере кто-то спустил воду в уборной. Забурлило, забулькало, звук понемногу улегся, — не то вздох, не то хрип.
Мэриан вцепилась в простыню. Она нервничала и понимала, что ею владеет нетерпение — и еще, пожалуй, холодный ужас. В этот момент ей было бесконечно важно добиться от Дункана хоть какой-то реакции, хоть какого-то ответного чувства, — пусть даже она не в состоянии сейчас предвидеть, что из этого получится; ей было просто необходимо, чтобы в этом существе, в этом пассивном, белом и почти бесформенном, почти бесплотном, тающем в темноте теле, которое словно не имело ни температуры, ни запаха, ни объема, проснулась хоть какая-то эмоция. Но у нее ничего не получалось. Сознание полного бессилия наполняло ее холодным отчаянием, которое было даже хуже, чем ужас. От воли и решительности толку тут было не много. Да она и не могла проявить решительность, не могла заставить себя протянуть руку и коснуться Дункана, не могла даже заставить себя отодвинуться.