Ларчик для Алмаза

Тарьянова Яна

За окном, в вечерней темноте, каркнула невидимая ворона. Илларион спохватился и достал из сумки вежу, которая попалась под руку при поиске пищи. Он взвесил на ладони маленькое декоративное жилище – четырехугольную пирамиду с усеченной вершиной. Завернутый кусок двери-шкуры позволял рассмотреть две фигурки, сидевшие в веже. Конусы с шариками-головами походили и на котов и на двуногих – в зависимости от полета фантазии смотрящего. Вежи бывали разными, некоторые ценились как произведения искусства или служили магическими талисманами – если их заговаривали на прибыток или приплод. Илларион держал в руках типовую поделку, стандартный подарок, который ему вручили в ЗАГСе при выдаче

свидетельства о рождении Брайко. Изначально в веже сидели два больших конуса с шариками и один маленький. Два родителя и ребенок. Одну из больших фигурок Илларион выковырял и выбросил в порыве злости. Потом пожалел, но что-то исправлять или покупать новую вежу не стал. Зачем пускать пыль в глаза?

Он поставил вежу на подвесную полку – сойдет за подобие красного угла – побродил по комнатам, выбирая выгодные ракурсы, а потом плюнул и кое-как отснял кровати и кухонную посуду – на радость папе.

«Как ни старайся, отцу таким отчетом не угодишь», – подумал Илларион, удаляя совсем расплывчатые фото.

Если папа не одобрял переезд, не желая терять контроль над жизнью сына и внука, то отец считал, что этим действием Илларион хоронит себя заживо. При первом же заявлении: «Я хочу пожить на юге» случился неприятный разговор.

– Ты собираешься уехать туда, где нет котов-омег.

– Ну и что? – удивился Илларион. – Я и тут ими не сильно-то интересуюсь. Какая разница, есть они там или нет?

– Тебе надо искать подходящего омегу. Нельзя жить на подавителях и все свободное время посвящать ребенку. Для альфы это ненормально. Ты должен создать семью.

– Давай не будем применять слово «должен» к моей личной жизни, – закипая от злости, попросил Илларион. – Ты прекрасно знаешь, что никто из моих знакомых омег не горит желанием воспитывать Братислава. Три-четыре встречи, а потом проскальзывает намек, что его надо отдать в интернат – «он же наполовину древесный барс, ему трудно жить в обществе». Это наглая ложь. У Брайко есть капризы – как у всех детей. Он нормально социализирован. Изредка ищет уединения, но это неудивительно – мне тоже иногда хочется убежать с семейного праздника и спрятаться под кровать. Просто никому не нужен альфа с прицепом. Мне в открытую говорили, что это обделит вниманием общих детей.

– Ищи того, кто согласится. Такие были, не делай вид, что всех пугает Братислав.

– Были, – согласился Илларион. – Проблема в том, что они не вызвали у меня физического желания и приязни.

– Ты как будто специально выискиваешь чужие недостатки – этот не хорош, этот не пригож. А теперь еще и бежишь куда подальше. Братислав вырастет, спохватишься, что живешь один, в чужих краях, растратив здоровье на блокираторы гона, и что тогда?

– Тогда и подумаю. Оставаться здесь, чтобы искать отчима для Брайко, не собираюсь.

– Это ненормально, – в очередной раз повторил отец. – Ты взял на себя роль омеги.

– Нормально, – огрызнулся Илларион. – Я этого хотел.

Он действительно этого хотел – не роли одинокого омеги, а забрать в свой дом своего ребенка. Еще не зная, что это будет Братислав, маленький альфа: все равно, кого – хоть омегу, хоть бету. Борису это было не нужно. Ему и сам Илларион сгодился постольку-поскольку: унимал потребности тела в течку, не сильно путался под ногами, после скандалов сразу уезжал, не пытаясь обосноваться в доме. У Бориса не было понятия «мы», он терпел альфу-рысь, проявляя изрядную снисходительность – для древесного барса. Винить его не имело смысла – он Иллариона не приваживал, не заманивал. Принимал на пару дней, и прогонял, когда злость на вторжение в личное пространство достигала критической точки.

Ни отцы, ни родня

не желали понимать – Борис мог бы вообще ничего не говорить о беременности. И, уж тем более, не соглашаться рожать. Все родственники, как один, подходили к ситуации с мерками рысей, где прибавление в семействе начинало радостно обсуждаться заранее, еще до появления ребенка. Илларион, пообщавшийся со специалистами из Федеральной Службы сохранения популяции древесных барсов, оценивал положение дел иначе. Борис сделал ему одолжение, выносив и родив ненужного ему котенка. Вся ответственность ложилась на плечи Иллариона, и жить надо было так, чтобы выросший Братислав не предъявил ему претензий, не чувствовал себя ущербным и ненужным – даже если ради этого придется жертвовать своими интересами.

«Здесь, среди волков, никому не будет дела – рысь, барс или брысь. Все коты – экзотика. Без пристального внимания к длине хвоста и размеру кисточек на ушах».

Прежде чем отправить сообщение, он вышел на веранду и прислушался. Шум машин на Полевой, карканье ворон, заливистая волчья перекличка, в которой он не понимал ни слова. Илларион тихо зашипел, сбрасывая накопившееся раздражение – все-таки лисы родня псов, хоть и прикрытая другой шубой.

Неподалеку скрипнула дверь.

– Вить! – крикнула женщина, растягивая единственную гласную в сокращенном имени. – Ви-и-и-ть! Сбегай за хлебом! И соли купи пачку.

«Ну и ладно, – подумал Илларион, делая шаг в дом. – Не приживемся – не расстреляют. Всегда можно вернуться к родителям под бок».

Глава 2. Алмаз. Взрослая жизнь

Имя, данное при рождении – Здравомир – не спасло сына от хворей. Алмаз не сразу понял, что Здравко не подходит оленье молоко – традиционный прикорм котят-барсов. Сын истошно орал после еды, маялся животом и слабел быстрее, чем рос. Просьба привезти коровье молоко из города вызвала у мужа приступ ярости. Пепельник сдержался, не тронул их с сыном ни когтем, ни пальцем, только выл и орал, пугая оленей и мелкую живность, обитавшую вокруг заимки.

Алмаз, мало на что надеясь, повторил просьбу отцу – в его ежемесячный визит. Получил равнодушный ответ: «Или привыкнет, или подохнет. Мне больной внук не нужен». Пришлось выкручиваться, изобретая блюда из имеющегося набора продуктов – без оленьего молока. Алмаз ловил куропаток и рыбу, варил бульоны и студень с ягелем, почти несладкие кисели – тот же ягель, крахмал и замороженные или свежие фрукты. Здравко ел неохотно, продолжал худеть и плакать, Пепельник злился, требовал: «Заткни его, чтобы я этого писка не слышал!», но уйти в город не позволял. Следил, дважды возвращал, пресекая попытки сбежать с котенком в зубах. Со временем начал оставлять Здравко в заложниках, отпуская Алмаза на охоту и сбор ягеля или ягод на полдня. Страх, что Пепельник сделает с сыном что-то плохое, обессиливал. Охота и рыбалка не удавались. Алмаз все чаще возвращался без добычи, кормил и долго укачивал капризничающего ребенка, задремывал, стараясь не проваливаться в глубокий сон. Чтобы на следующий день повторить те же самые действия: охота, рыбалка, готовка, нянченье, тревожное забытье.

Отец в каждый свой приезд повторял: «Радуйся, что я тебя хорошему альфе отдал. И тебя, и ребенка терпит. Не бьет». Алмаз кивал, опасаясь перечить не просто старшему родичу – шаману! – и каждый раз думал, что Пепельник не бьет его только из опасения навлечь на себя гнев отца. Муж не блистал умом, это было заметно. Зато отличался исполнительностью. Если бы Алмаз знал, какие Пепельнику выдали инструкции, жить было бы намного легче. Но он ничего не знал. Шарахался, услышав громкое слово, вздрагивал при резком жесте – все время ждал подвоха.