Лавина (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

— А как же? У нас очень хороший скульптор есть. Черниченко. Он на выставке «Москва — Париж» выставлялся.

— С надгробными памятниками?

— Зачем? Со своими работами. А тут он просто деньги зарабатывает. Без денег скучно.

— Когда он будет?

— В среду. С одиннадцати до часу. Вот его навес.

Прошли под навес, где в глине стояли полуготовые работы.

— Можно бюст заказать, — предложил дядя Вася. — Можно деву плачущую. Можно розу. Можно

лиру. Смотря кто помер. Тебе кому памятник?

— Себе.

— Так ты живой.

— Пока живой. Скоро помру.

— Да… дело житейское. Ты закажи бюст. Он тебе с натуры сделает. С натуры легче, чем с фотографии.

— А это дорого? — спросил Алексей.

— Зато навсегда. Памятник-то один раз себе справляешь.

— Это так.

— А чего ты сам-то хлопочешь? Тебя что, похоронить некому?

— Неудобно людей затруднять. Сейчас все — проблема. Любая мелочь. Будут мотаться туда-сюда по грязи. Если бы я мог, я бы сам себя похоронил.

— Ничего с ними не станется. Пусть побегают один раз. Ты же не каждый день помираешь.

— Это да… Но все равно.

— А чего помирать-то собрался? Пожил бы еще… Какие твои годы?

— Надо.

— Ну, если надо…

— А как вы думаете… ТАМ что-нибудь есть?

— А как же!

— А почему вы так думаете?

— Так это по науке. Ломоносов вывел. Закон сохранения энергии. Помнишь?

— Забыл. Давно проходили.

— «Ничто не создается и не исчезает, а переходит из одной формы в другую». Даже лужа испаряется и переходит в облако. А тут целый человек. Не может же он никуда не деваться. Обязательно перейдет в другую форму.

— В какую?

— Это каждый в свою. Думаешь, покойники все одинаковые? Нет, они все разные.

— А от чего эта форма зависит?

— Не знаю. Но думаю: как жил, такая и форма. У нас недавно индус памятник заказывал. Так он говорил: «Каждый несет с собой груз поступков».

— А почему индус у вас памятник заказывал?

— Родственника хоронил. Индусы тоже помирают, хоть и йоги. Все помирают. Как есть. Так что никому не обидно.

— Все же обидно… Стыдно перед своими. Я ничего для них не сделал.

— Ты хоть не сделал, а я делал, — покаялся дядя Вася. — Однажды жена с сыном отдыхать уехали. На юг. А я остался один, да и запил. Когда они вернулись — ничего в доме не было. Даже паркет продал. Содрал с пола — и пропил. Они вошли в комнату, а там ни мебели, ни пола. Один потолок. Вот тебе и все… А ты говоришь…

Алексей замечает, что сидит на плите с надписью. Читает:

— «Незабвенному мужу, брату, сыну, дедушке…» А кто у вас тут надписи придумывает?

—

Родственники.

— А что это они все одно и то же пишут: мужу, брату, дедушке…

— Так ведь так оно и есть. Каждый кому-нибудь муж, брат. И каждый незабвенный.

— Нет. Мне не нравится. Это как памятник в складчину получается.

— Ну придумай что-нибудь сам. Или поэту закажи. Тут есть у нас один.

Появляется женщина с волевым выражением.

— А почему, — спросила она, — мой мрамор совершенно без прожилок, сплошной, как уголь?

— Кусок, значит, такой.

— А рядом с прожилками, очень красивый.

— Кусок, значит, такой, — объяснил дядя Вася.

— А почему кому-то достался хороший кусок, а мне за эти же деньги плохой?

— Не знаю. Выходной у нас сегодня. Завтра приходите, с каменотесом поговорите. С Фроловым.

— Нам дали место на Кунцевском кладбище. Очень престижный квадрат. Там просто неудобно в таком мраморе появляться.

— Кому неудобно-то? — спросил дядя Вася.

Женщина посмотрела на него с недоумением, поражаясь идиотичности вопроса.

— Завтра, — мягко сказал Алексей. — К каменотесу Фролову. С одиннадцати до часу. Он вам поменяет. Кому-то будет плохой кусок, а вам хороший.

— А вы кто? — поинтересовалась женщина.

— Я? Никто. Мамонт.

Женщина слегка пожала плечами. Ушла.

— А любовь там есть? — спросил Алексей.

— А как же!

— А чем любить? — усомнился Алексей. — Все же здесь остается.

— Душой.

— Вы так думаете?

— А как же… Думаешь, она тогда себя пожалела?

— Кто?

— Моя жена. Она меня пожалела. Она не по себе заплакала, что я за месяц спустил то, что за жизнь нажили. Она по мне заплакала. Вот я с тех пор — ни грамма. Душа — это есть человек. И тут. И там…

— Тогда я так и напишу: Алексей Коржиков. И все.

— Так и напиши. Золотыми буквами.

Дом Алексея Коржикова. Засохшие цветы — как символ запустения. Телевизор включен, играет симфонический оркестр. Звучит траурная музыка.

Алексей возле плиты варит обед. Он — заросший, запущенный, как бомж.

Звонок в дверь.

— Открыто! — крикнул Алексей.

Вошла Кира Владимировна.

— Почему вы не ходите в поликлинику? — строго спросила она. — Я вас несколько раз вызывала.

— А зачем? — спросил Алексей.

— Надо сдать повторный анализ крови.

— А зачем?

— Как «зачем»? Вы должны наблюдаться.

— Хотите борщика? — предложил Алексей.