Лавка колониальных товаров

Барышев Александр Владимирович

Хозяин воздел руки к небесам, видно, апеллируя к олимпийцам, или, исходя из местных реалий, к Деве. Когда на Серегу это впечатления не произвело, хозяин понизил цену на два обола и уперся, потребовав плату. Оклемавшийся Бобров опять вступил в игру, призвав стороны к миру и попросив Серегу принести из каморки рулон ткани. Когда Серега исполнил просьбу, Бобров поинтересовался у хозяина, глаза которого подозрительно загорелись:

— Во сколько, уважаемый, ты оценишь эту прекрасную ткань?

Хозяин жестами попросил развернуть рулон, чтобы, значит, можно было померить. Бобров признал, что просьба правомерна и Серега, взяв конец

ткани, пошел с ней на другую сторону двора. Там он поставил раба, не спрашивая хозяина, который, впрочем отнесся к этому вполне одобрительно, набросил конец ему на руки и пошел обратно. Бобров аккуратно разматывал рулон. Когда Серега сделал шесть рейсов, ткань кончилась. У хозяина глаза были как раз по размеру драхмы, но торговался он, тем не менее, отчаянно.

— Пятьдесят драхм, — заявил он и даже сам обалдел от своей смелости.

Бобров, сматывая рулон с помощью раба и Сереги, покачал головой:

— Сто и ни оболом меньше.

Хозяин вздохнул свободно, видно, цена, по местным меркам, была более чем подходящей, но по своей натуре остановиться не мог и выдал:

— Восемьдесят.

Серега из-за спины хозяина делал Боброву страшные глаза, мол, соглашайся, пока дают, но Бобров уже видел блеск во взгляде хозяина и решил твердо стоять на своем. Поэтому повторил:

— Сто драхм. Или идем на торговую площадь и продадим там.

При этом Бобров понятия не имел, есть в городе вообще торговая площадь. Оказалось, что есть. Хозяин махнул рукой и ушел.

— Я тебе говорил! — зашипел Серега.

— Спокойно, Дункель, — ответил Бобров. — Погибнем вместе.

— Да ну тебя, — обиделся Серега.

В это время появился хозяин и вручил Боброву тяжелый кожаный мешо-чек, в котором приятно звякнуло.

— Давай, — отельер протянул руку за рулоном.

Бобров остановил его жестом, вывалил монеты на камень двора и пересчитал их. Монет оказалось ровно сто, значит, по части количества не надул. Бобров обратил внимание на рисунок. На большинстве монет, достаточно потертых, между прочим, был изображен в профиль довольно упитанный мужик в венке, а на другой стороне женщина с оленем, скорее всего местная Дева. Остальные монеты были с изображением совы на одной стороне и женщины в чем-то, напоминающем шлем, на другой.

— Сойдет, — небрежно сказал Бобров, сгребая монеты обратно в мешок и затягивая завязки. — Серега, на, возьми и как-нибудь прицепи к поясу. Мне такую тяжесть носить невместно.

Серега хмыкнул, принимая мешок, порылся в недрах своей набедренной повязки и достал складной нож. Механизм клацнул, выбрасывая лезвие. Хозяин, уже собравшийся было уходить, остановился и уронил челюсть вместе с бородой. А Серега, не обращая на него никакого внимания, проколол дырку в своей повязке в районе пояса, продел в нее конец шнурка и завязал. Потом сложил нож, сунул его обратно, и словно только сейчас увидел реакцию хозяина.

— Нравится? — спросил он, прищурясь.

Хозяин быстро-быстро закивал. Бобров смотрел с интересом.

— Тридцать драхм, — сказал Серега небрежно. — И он твой.

Хозяин не возразил ни слова. Он молча ушел в дверь, потом вернулся и отдал Сереге из рук в руки тридцать монет с изображением Девы. Получил вожделенный ножик, нажал кнопку и радовался как дитя выскочившему лезвию.

— Ну ты жук, — уважительно сказал Бобров. — Он точно раза в два меньше стоит.

— Товар, — назидательно сказал Серега. — Стоит ровно

столько, сколько за него готовы отдать. Если этот содержатель притона готов отдать тридцатник, значит, столько мой ножик и стоит. И вообще, шеф, я жрать хочу.

— Спекулянт, — проворчал Бобров и обратился к счастливому хозяину. — Послушай, любезный, нам нужна э-э доматио на дуо имерес ну и фао [4] .

Хозяин кивнул, все еще не отрываясь от ножа, открывая его и закрывая, и позвал их жестом за собой.

Комната представляла собой прямоугольное помещение на втором этаже с белеными стенами, с окном, закрытым ставнем и деревянной рамой, обтянутой плохо выделанной кожей вместо двери. Бобров окинул ее взглядом, ненадолго задержал его на двух ложах и спросил:

4

комната, два дня, поесть (греч.)

— Позо? [5]

Дуо, — хозяин для большей убедительности показал два пальца. — Дуо драхми.

— Выдай ему дуо драхми, — сказал Бобров Сереге и опять повернулся к хозяину. — А теперь фао.

Это конечно был не ресторан, но качество блюд компенсировалось их количеством и бесспорной экологической чистотой. Подавала рабыня лет шестнадцати в заношенном донельзя хитоне, который когда-то, скорее всего, был зеленым. Точнее определить его цвет Бобров не брался. На большой деревянной тарелке, сильно похожей на поднос лежала теплая еще лепешка, овечий сыр, типа брынза, зелень, не поддающаяся классификации. Отдельно, уже на глиняных тарелках, подали жареную камбалу. Довершил натюрморт кувшин примерно с литр емкостью.

5

Сколько? (греч.)

— Вино, небось, — предположил Серега. — Эй, девушка, то есть, коритси [6] , конечно!

Рабыня посмотрела на него испуганно.

— А что я такого сказал? — удивился Серега.

— Наверно, не положено здесь рабынь называть девушками.

— А как их тогда называть?

— А никак. Эй ты, и все.

Бобров поманил рабыню пальцем и, когда та робко подошла, показал на кувшин, а потом вопросительно посмотрел на девушку. Та поняла моментально.

— Краси, кири моу. [7]

6

девушка (греч.)

7

Вино, мой господин (греч.)

— Вот так примерно, — назидательно произнес Бобров, налил немного содержимого кувшина в глиняную чашку с двумя ручками и отведал. — Кислятина.

Видя, что приборов никто подавать не торопится, Бобров, в отличии от Сереги, свой нож не продавший, вынул его из складок набедренной повязки, открыл и не спеша порезал сыр, потом отломил лепешку. Серега воспринял это как сигнал. Минут через десять тарелки опустели, и путешественники расслабились, попивая вино, которое уже не казалось столь кислым.