Лавка ужасов

Вильгоцкий Антон Викторович

Осень явилась в Санкт-Петербург, безрадостная и бесславная. Вполне возможно, за пределами города она золотила леса, устилала проселочные дороги мягким и приятным ноге листвяным ковром, пела гимн плодородию на арфе садов, и щедрой горстью рассыпала бесхитростные и здоровые радости… но в северной столице золотая принцесса оказалась скупа на ласки и душевный размах. Фасады домов плакали, словно от невыразимой печали. Улицы наполняло журчание струящейся воды, и за каждым окном мелькали тени человеческих рук, поспешно задергивавших

пыльные шторы при малейшем порыве ветра…

Деревья, росшие вдоль аллей и проспектов, превратились в намеченные углем контуры, а опавшие листья по капризу ветра обретали силу раздающих пощечины хамских ладоней.

Атмосфера насилия, безысходности и упадка витала над городом осенью того года, хоть он и не был високосным.

Насилие… Тринадцатилетняя девочка, тихо бредущая по нагло и хищно чавкающей слякоти, могла бы многое рассказать о нем. Могла - но не имела права. Тот, кто совершил над ней насилие, запретил жертве распространяться об этом. В случае неповиновения он мог сделать с ней еще худшие вещи.

Возвращаясь домой, она всегда старалась идти как можно медленнее. Но это не спасало от того, что должно было случиться, ведь дома ее, как обычно, поджидал он. Таня даже в мыслях перестала называть отчима по имени сразу после того, как это произошло. «Имя еще нужно заслужить», - эту фразу она не раз встречала в книгах и фильмах. Девочка полагала: совершив то, что он совершил, отчим потерял право носить человеческое имя. Да и звериное, в принципе, тоже. Просто он…

У коммунальных квартир Санкт-Петербурга есть одна запоминающаяся особенность.

Очень высокие потолки. Такие высокие, что порой кажется - когда-то здесь обитали представители той вымершей расы, которые, по мнению некоторых ученых, значительно превосходили ростом всех прочих людей. Таких потолков не найдешь ни в типовых многоэтажках индустриальной эпохи, ни в большинстве частных домов - даже в возвышающихся над блеклыми крестьянскими хатами особняками цыганских наркобаронов. Можно не вспомнить, к кому ты заходил в гости в питерскую коммуналку десять лет назад, но высоченный ее потолок останется в памяти навсегда.

Быть может, люди, что возводили эти дома, надеялись на возвращение атлантов? Или, по крайней мере, на визит доброго великана из детских сказок? Кстати, о детях.

Если даже здоровенным баскетболистам потолки эти кажутся чересчур высокими, какое же впечатление производят они на маленьких человечков, которых мы привычно именуем «цветами жизни»?

Грандиозное! Особенно - на тех из них, кто родился и вырос в таких квартирах.

Комнаты кажутся просторными залами дворца, принадлежащего королю волшебной страны! А сама эта страна - она за стенами, там, где светит ласковое солнышко, неспешно движутся в голубом небе курчавые пышные облака, и щебечут на зеленых ветвях разноцветные пичужки. Тебе и только тебе, маленькая принцесса, принадлежит весь этот яркий огромный мир!

Все возвращается на круги своя, и площади, когда-то отобранные у прежних хозяев и с легкой руки

государства заселенные Бельдыевыми и Гогоберидзе, вновь становятся местами обитания чьих-то семей - не тех, разумеется, что жили здесь в начале прошлого века. Богатые граждане скупают проникнутые разрухой комнаты у их спившихся владельцев, делают евроремонт и превращают эти пережитки социализма в волшебные дворцы для своих детей. Да, малышка, этот мир - твой.

Однажды ей показалось - мир сошел с ума.

Она была слишком маленькой, чтобы осознавать реальный смысл происходящего, но - достаточно смышленой, чтобы подобрать подходящую аналогию. Мир сошел с ума. Он не мог быть таким жестоким раньше. Не мог быть таким еще вчера, и уже тем более - год назад, когда Паша помогал ей задуть девять разноцветных свечек на именинном тортике. Так плохо стало лишь по той причине, что мир обуяло безумие.

Наверное, это потому, что мамы больше нет. Так думала девочка, содрогаясь на жестком диване, служившем раньше любовным ложем ее покойной матери и отчиму Павлу. Да, мир так сильно тосковал, что сошел с ума от горя. Вот почему это происходит.

Тогда эта мысль помогла ей самой не рехнуться. Только она пульсировала в голове, затмевая собой все прочие пульсации - такие мерзкие и болезненные. Еще ей казалось, что она слышит голос матери - он успокаивал, заглушая скрежет пружин дивана, похотливое хрюканье отчима, хлопанье форточки и треск материи платья, последние обрывки которого срывали с нее сильные волосатые руки, еще вчера казавшиеся непоколебимым гарантом безопасности и покоя. Почему-то именно хлопанье форточки, а вовсе не боль и стыд, сильнее всего выводило ее из себя.

Оно ведь было таким же, как и всегда, оно давало повод усомниться в том, что мир обезумел.

Потом и это прошло - сознание все-таки отключилось. Не от боли даже, а от чрезмерной интенсивности происходящего. Он слишком сильно придавил ее к дивану, как дети придавливают друг друга к стенке, играя на переменах в «Смерть».

Отчим, ничего не заметив, продолжал «трудиться» над бесчувственным телом и чуть было не раздавил девочку. Жизнь ей спасло лишь то, что он кончил и отвалился в сторону раньше, чем давление достигло критической точки. Очнувшись, она окончательно все поняла и подумала, что лучше бы он ее раздавил…

Потеряв сознание, Татьяна не потеряла способности видеть и двигаться. Она очутилась в каком-то странном месте, которое куда больше напоминало волшебный замок, чем их квартира пять лет назад. То был волшебный ледяной замок, и девочка моментально решила, что попала во владения Снежной Королевы.

А вот насильника-отчима рядом не было. И бирюзовое платье, что он разорвал в клочья перед тем, как лишить ее детства, снова было на ней. И между ног не болело. «Ух ты, здорово!
– подумала Таня.
– Стало быть, это сон. Значит, и то, нехорошее, тоже было сном. Я проснусь и буду жить, как прежде. Жаль, что мамина смерть мне не приснилась».