Лавровы
Шрифт:
И он встал.
Адъютант, бросив неуловимый взгляд на незваного гостя, щелкнул шпорами:
— Слушаюсь!
Лошадиное лицо командира полка любезно улыбнулось.
— Разрешите предложить вам пообедать у нас в собрании, — перешел он на неофициальный тон. — Наш повар славится на весь гарнизон.
— Благодарю вас. Вряд ли найдется время.
— О, для пищи и хорошего вина всегда должно быть время!
Он взглянул в окно.
Мокрое Марсово поле темнело внизу. Вдали, за Лебяжьей канавкой, чернел оголенный, пустынный Летний
— Какая отвратительная погода сегодня!
Клешневу погода казалась прекрасной, но он дипломатически промолчал. Потом промолвил:
— Я даю приказ о немедленном выступлении.
Длинное лицо командира вновь замкнулось:
— Итак, имею честь...
Он слегка поклонился.
Гости удалились.
Капитан, белокурый, с ровным румянцем на щеках, го время разговора стоявший неподалеку и внимательно рассматривавший непрошеных посетителей, теперь подошел.
— Господин полковник, прибыл в ваше распоряжение, но не подчиняюсь власти проходимцев! — сказал он. — Можете меня арестовать, господин полковник!
Командир полка ничего не ответил. Он только взглянул на капитана, повернулся и пошел прочь.
Капитан присвистнул и, сунув руки в карманы, расставив ноги, испытующе поглядел вслед командиру. Это был боевой офицер — георгиевский темляк висел на эфесе его шашки. Владимир с мечами и бантом красовался на груди. Он еще раз задумчиво присвистнул и повернулся к адъютанту:
— Для чего выступление? Керенский в ставке?
— Говорят, что здесь. Говорят, в Зимнем дворце все правительство. Заседают.
— Чего они дурака ломают? Почему не кончают мошенников? Я только вчера с фронта — и ничего не понимаю.
Адъютант усмехнулся:
— Попробуй прикончи! Вся солдатня за них.
— Вздор! Это только у нас разиня командир.
— Попробуй! — повторил адъютант спокойно и просел пальцами по мягкому, чуть ожиревшему подбородку.
— В июле ведь в руках у нас главари были. Зачем не перевешали?
— Ленина они скрыли. Да и попробуй тронь кого-нибудь из них — в клочья нас разорвут. Что им предложить? Войну? Уж на что слюнтяй Керенский, а что с дезертирами делал? Ничего не помогло. А по деревням что делается? Жгут и убивают. Силой землю берут. Я уж не говорю о заводах — это само собой. Вот такими делами эти господа и сильны. Командир ссориться не хочет. Понимаешь?
— Вздор! Рассуждать нечего. Была бы моя воля, я бы этих двоих, что тут сейчас толкались, хлоп из револьвера — и готово! Мастера, видно, настраивать на свой лад.
— А солдаты бы тогда — хлоп все офицерство!
— Страху большевики на тебя нагнали, вот что. Волков бояться — в лес не ходить. Очень все полюбили рассуждать. Самое лучшее рассуждение — пуля. Пустил пулю — и спор окончен. Кто этот штатский?
— Черт его знает! Пролетарий. Клешнев по фамилии. У них много таких. Сотни. Тысячи.
— Однако ты с объявлением приказа не торопишься.
— Объявят
— Ну, я пошел! — Капитан протянул руку адъютанту. — Может быть, встретимся где-нибудь в настоящем месте. Тут дела неважные. Дома меня не ищи. Смоюсь.
— Прощай, Орлов!
Орлов пошел и вдруг вернулся.
— А если узнаю, что ты большевикам служишь, — в бешенстве закричал он, — найду и пристрелю как сукина сына!
И он скрылся в дверях.
На улице Клешнев закурил и, садясь в машину, сказал поджидавшему тут Мытнину:
— За офицерами слежка — в оба!
— Понятно, — отозвался Мытнин.
— А ты, Коля, оставайся тут в помощь.
Николай сказал Мытнину:
— Что ж, труби сбор. Пришел срок.
— Началось, — отвечал Мытнин.
Земля чавкала под их ногами. Холодом тянуло с Невы. Ветер гулял по мокрой пустыне Марсова поля. Но крайнее, проникающее каждую кровинку возбуждение согревало обоих солдат.
Приказ Военно-революционного комитета выполнялся беспрекословно.
Из ворот казарм выходила рота. Рядом с Борисом Лавровым, полуротным, шагал унтер, у него было желтое, сухое, с обвислыми усами лицо. Глаза смотрели так, что, казалось, о них можно было уколоться. Он едва заметно прихрамывал.
— Где ротный? — спросил Мытнин.
Ротный командир неторопливо выдвинулся из-под арки вслед за последним взводом. Он подошел, не поднося руку к козырьку.
Мытнин, глядя прямо ему в лицо, жестко спросил:
— Подчиняетесь власти Военно-революционного комитета?
—Так точно, гражданин комиссар, подчиняюсь, — отвечал офицер, и рука его потянулась к козырьку.
Мытнин подозвал унтера, чтобы тот слышал приказ:
— Извольте вести роту к Полицейскому мосту, развернуться цепью поперек Невского проспекта, никого в район Главного штаба не пропускать. Понятно?
— Так точно, гражданин комиссар, приказание ваше будет исполнено!
— Дальнейшие приказания получите на месте. За неисполнение ответите по всей строгости. По всей строгости революционного закона, — повторил он отчетливо. — Понятно?
— Так точно, гражданин комиссар.
— Ступайте!
Николай подошел ближе, и унтер, четко повернувшись, увидел его и сразу узнал. Но они только понимающе усмехнулись друг другу. Им, лежавшим рядом на койках госпитальной палаты, встреча в таком деле казалась очень естественной. Здороваться и радоваться было просто некогда.
— Шагом а-арш!
Солдаты дружно зашагали к Мойке.
— Рота, кроме командира, верная, — обращаясь к Николаю, проговорил Мытнин. — Много фронтовиков. Видел унтера? Злой. Колючий. Хорош! Этот спуску не даст.
— Я его знаю, — коротко отозвался Николай.
— А из Лаврова, я тебе уже говорил, может выйти толк. Ведет себя дельно.
Другая рота была направлена на Конюшенную площадь, третья — к Певческой капелле.
Николай спросил:
— А крепки? Пойдут на штурм?