Лавровы
Шрифт:
— Большинство крепки. Будь уверенный!
Следующую роту вел фельдфебель.
Два молодых солдата, безусые, круглолицые, переговаривались, смеясь:
— Вась, а Вась, слышь ты, в ударный нас посылают!
— Ну-у-у?
— Вот те и ну. Пиши матке, прощайся!
— Не болтать в строю! — прикрикнул фельдфебель. — Я те поболтаю! — Он сжал и тотчас же с сожалением разжал кулак. Лицо его, как всегда при начальстве, застыло в служебной свирепости. — Стройсь! — командовал он. — Ты! Пузо выпятил! Жива! Никаких шевелений!
И
Но Николай перебил:
— А где ротный?
— Не могу знать, вашвсокродь, господин комиссар!
При этом он глядел не на Николая, а на Мытнина.
— Как же вы не знаете?
Фельдфебель стоял вытянувшись, взяв руку под козырек, выпучив на Мытнина свои желтые птичьи глаза. Он стоял безгласно и неподвижно.
— А полуротный? — спросил Мытнин.
— Так точно, полуротного командира, их высокоблагородия подпоручика Нащокина, тоже нету, ваше высокородь, господин комиссар! — отрапортовал фельдфебель.
Он по-старому называл и младших офицеров «высокоблагородием», как полагалось в гвардии.
— Ни одного офицера нет при роте?
Фельдфебель тянулся молча.
— Опустите руку.
Мытнин хмурился.
— Ротный — капитан Орлов, вчера только прибыл, — пояснил он Николаю. — Контра первостатейная. Погоди, я сейчас поищу...
Он ушел в казармы и вскоре вернулся с молоденьким прапорщиком, который бежал за ним, на ходу пристегивая портупею. Глаза у прапорщика блестели так, словно он шел на любовное свидание.
— Попробуем, — сообщил Мытнин. — Без дела в собрании болтался, никуда еще не прикомандирован. Пусть при роте будет. Примите роту, прапорщик! — обратился он к офицеру. — Ведите к Троицкому мосту, разверните цепью, никого сюда не пропускать! Поняли?
— Так точно, понял! — восторженно отвечал прапорщик, вытягиваясь. Вдруг, в один миг, он стал командиром роты. Кто бы мог подумать!
И он стал командовать с таким азартом, что даже фельдфебелю понравилось.
Когда все роты были распределены, Мытнин сказал:
— А мы с тобой — к Полицейскому мосту. Остались тут комитетчики дежурить. Командир бродит скучный — сам не знает, на каком свете живет. Смех смотреть на него.
И они зашагали. В этом сыром тумане, в пронизывающей свежести осеннего дня они вдруг заторопились. Беспокойство овладевало ими теперь в этом бездеятельном промежутке. Да правда ли, что сегодня решается дело? Не сон ли это? Не причудилась ли вся эта власть над полком?
— А ну-ка, брат, бегом, а?
И они побежали.
У Конюшенной площади вновь пошли медленно и степенно.
— Я понимаю, что надо брать офицерье, если идет, — заговорил Николай. — Только не лежит душа. Неверный народ!
— Не все, брат, не все! Присмотрись, так среди них тоже порядочный народ найдется. Нужны нам командиры — отчего ж из прежних кой-кого почестней не взять?
И оба замолчали, торопясь туда, где был назначен бой.
XXXIII
По
Толпу шатало. Она подавалась то туда, то сюда, ловя последние новости. То и дело слышалось:
— Что?.. Что случилось?.. Что он сказал?..
На углу Садовой мучился гимназист с повязкой общественной милиции на рукаве. Шинель его была перетянута поясом, на котором висел наган. Он то и дело трогал жесткую кожу кобуры, словно ища в ней уверенности и силы.
— Граждане! — кричал он, не переставая. — Граждане!
Слишком широкая фуражка сбивалась у него то на лоб, то на затылок. Он был весь мокрый, хотя день выдался холодный, почти зимний.
Вдруг его оттеснило, понесло, даже приподняло слегка.
— Граждане! — умолял он. — Да граждане же!
И расстегнул кобуру.
Но граждане сбивались в кучу, сталкиваясь с толпой на Невском.
Рев гудка на миг расчистил путь. Блестя черным лаком, в толпу врезался автомобиль. Матросы и солдаты в пулеметных лентах стояли на подножках, угрожая винтовками. Двое устроились на крыше. За этим автомобилем стремился другой. Толпа расступилась. Гимназист упал.
— Граждане! — вскрикнул он и поднялся, потирая ушибленное колено.
Но его тотчас же понесло на середину проспекта.
Толпа рвалась к Садовой.
— Что случилось?
—Разогнали?
— Арестовали?
— Кого арестовали?
— Смольный взят казаками...
— Граждане! — восклицал гимназист в отчаянии. — Граждане!
Его носило и толкало так, что он подчас совсем терял управление своим телом.
Неизвестный, огромной силы бас пропел, перекрывая все звуки:
— Предпарламент разогнан матросами!
Мужчина, в широкополой шляпе и распахнутом клетчатом пальто, с развевающимся глазастым галстуком, разглагольствовал перед витриной «Вечернего времени»:
— Большевики заняли электростанцию, телеграф и телефонную станцию. Самое серьезное сопротивление оказали телефонистки. Да здравствуют барышни всех стран! Ура! — Он был, видимо, пьян. — Все идет к концу. Большевики побеждают. Долой Керенского! Да здравствуют генералы! Ура!
И он вдруг шагнул в толпу, выбросив вперед кулак. Кулак попал в плечо какой-то девицы, и та, ахнув, подалась назад, но мужчина злобно, хотя она уже не мешала ему, вторично ударил ее.
— Хулиган!
— Арестовать! Хватай его!