Лазарит
Шрифт:
Онфруа чувствовал себя потерянным еще с той поры, когда сарацины лишили его трансиорданских земель и ему пришлось жить на подачки рыцарских орденов. Что же до Изабеллы… Можно было лишь догадываться, что испытывает эта щеголиха, ничего на свете так не любившая, как менять наряды, если она все еще остается в позорном рубище лагерной девки…
Шкуры на полу заглушали шаги короля, и он услышал то, что Изабелла говорила Онфруа:
— Я боюсь его… Конрад — чудовище! Я цепенею от одного его взгляда. И он так стар! Как они посмели отдать меня ему!
— Но ведь еще не отдали, — вполголоса произнес ее юный муж.
Конраду Монферратскому было немногим больше сорока, он пребывал в расцвете сил, и женщины
Гвидо негромко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, а затем сообщил, что известие о том, где скрывается Изабелла, уже разлетелось по лагерю, сюда скоро придут, и принцессе следовало бы привести себя в порядок. При этом он кивнул на одежды, которые успел раздобыть для нее.
— Вам тоже надлежит облачиться в доспехи, мессир Онфруа.
— Но я не воин! — слабо запротестовал юноша.
— Тогда что вы делаете в военном лагере? — с некоторым раздражением произнес Гвидо.
Выйдя из шатра, он огляделся. Они условились с Амори, что тот соберет всех преданных им людей. Однако, как Гвидо и предполагал, это были преимущественно местные пулены — верные своему королю и хорошо помнящие щедрые годы его правления, предшествовавшие поражению при Хаттине. Их вооружение оставляло желать лучшего — ржавые кольчуги, помятые шлемы, кожаные панцири с нашитыми на них бляхами вместо добротных доспехов. У Гвидо не было денег, чтобы расплачиваться с кузнецами, и те предпочитали латать и подновлять доспехи более состоятельных рыцарей и военачальников. Но кроме пуленов, за него встали итальянские стрелки и их предводители, которым Гвидо обещал возобновить их привилегии в Акре. Эти выглядели отменно, ведь итальянцы не бедны, торговля с Востоком озолотила их города.
К радости и удивлению Гвидо, здесь были и англичане — храбрый граф Дерби, а также архиепископ Кентерберийский: именно он короновал Ричарда Плантагенета в Лондоне, но затем, не дожидаясь своего короля, отправился в Святую землю и сражался здесь, как простой воин, надевая митру только во время мессы. Он и сейчас стоял в доспехах, хоть и без шлема, и тщательно выбритая тонзура на его макушке ослепительно сверкала.
Кроме того, король обнаружил здесь несколько рыцарей-тамплиеров с мечами и в белых коттах с алыми крестами поверх кольчуг. Это было более чем странно — обычно орденские братья не вмешиваются в мирские дела, это запрещено их уставом. И тем не менее они были здесь, у шатра Гвидо, и в этом он увидел некий благоприятный знак.
Еще больше удивился Гвидо, заметив в стороне патриарха Ираклия. В последнее время тот прихварывал, редко выходил из своего шатра, да и сейчас велел подать себе кресло и кутался в расшитую черными крестами пелерину, словно в ознобе.
В лагере крестоносцев к Ираклию относились со сдержанным презрением: многие знали, что он отказался платить выкуп за христиан Иерусалима. Но Ираклий уезжал в спешке, ему надо было донести в Рим весть о падении Святого Града и попытаться нанять достаточное количество воинов для ответного удара. На это и ушла вся его казна, однако для большинства крестоносцев он оставался предателем, бросившим в беде своих единоверцев, за которых заплатил не кто иной, как сам Саладин, — и этот шаг возвысил султана в глазах всего мира, а патриарх остался навсегда опороченным.
И все же Ираклий был человек неглупый, хитрый и деятельный. По его совету люди Гвидо и Амори распустили по всему лагерю слух, что Изабелла Иерусалимская ищет защиты в шатре короля, ибо противники Гвидо де Лузиньяна
Лагерь гудел, как растревоженный улей. Гвидо стоял у шатра, вслушиваясь в гул голосов, и ждал. Хамсин упорно продолжал дуть, из-за пыльной пелены солнце казалось мутным пятном на небе, и все вокруг покрывал слой тонкой желтоватой пыли. Слышно было, как хлопают на ветру знамена и вымпелы, вокруг переговаривались возбужденные люди.
Гвидо поморщился — ветер дул из-за окружавших лагерь рвов, куда по ночам воины ходили справлять нужду. Днем они не рисковали выбираться в рвы, опасаясь сарацинских лучников, но в темноте нередко покидали лагерь, и его окрестности были основательно загажены. При этом латники, посмеиваясь, ссылались на то, что теперь-то неверные наверняка увязнут, если попытаются прокрасться к лагерю.
К королю приблизился коннетабль и указал на некое движение, возникшее среди столпившихся воинов.
— Идут, — проговорил он, надевая свой закрытый топхельм [91] с узкой прорезью на уровне глаз.
91
Топхельм — европейский шлем, появившийся в 12 в. во времена крестовых походов. Имел цилиндрическую форму, полностью скрывал лицо воина.
«Господи, не допусти кровопролития! — молился Гвидо. — Только бы не началась свалка между крестоносцами!»
Король пристально взглянул в сторону светло-желтых стен Акры, на которых толпились сарацины, следившие за происходящим в лагере христиан.
— Ты отдал приказ наблюдать, чтобы они не послали голубя с сообщением в стан Саладина? — спросил он у Амори.
Из-под шлема донесся глухой смешок. Как бы ни был бдителен Гвидо, Амори ему не опередить. Его лучники и без того постоянно следили, чтобы защитники Акры не посылали почтовых птиц к холмам, а уж сегодня им велено быть внимательными вдвойне!
Скрестив руки на груди, Гвидо смотрел, как расступаются воины, образуя проход. В дальнем конце наконец-то показались его противники. Все до единого: барон Балиан Ибелинский с супругой Марией Комнин, матерью Изабеллы, кузен французского короля епископ Бове, за ним следовал белокурый гигант, герцог Австрийский Леопольд, состоявший в родстве с Конрадом Монферратским. Явился и сам Конрад, усмехаясь в длинные холеные усы. Его смуглое удлиненное лицо обрамляли иссиня-черные волосы, жесткие и пышные, лежавшие надо лбом волной, пронизанной тонкими нитями седины. Глаза у Конрада были темными и жгучими, как черный агат, брови сходились над ними подобно ястребиным крыльям, но все портил шрам на переносице, постоянно придававший его лицу гневное выражение. Неудивительно, что юная Изабелла боится этого человека!
Конрад приблизился к нему так стремительно, что Гвидо невольно сделал шаг назад и остановился. Теперь они находились прямо друг против друга — темный, как демон, Конрад, маркиз Монферратский, и златокудрый ангел — Гвидо де Лузиньян. Впрочем, ныне ангелом звали уже не его, а Филиппа, короля Франции, провозглашенного верховным главнокомандующим крестоносного воинства.
До этой минуты Филипп держался скромно — молча стоял позади Конрада в простой серой котте поверх кольчуги и темном плаще. Его русые негустые волосы удерживал золотой обруч короны, на котором чередовались лилии и кресты, — единственное украшение, но настолько великолепное, что оно сразу же выделяло из толпы худощавого и не слишком рослого Капетинга.