Лазарит
Шрифт:
— Я поступил как рыцарь и христианин — вырвал единоверца из лап язычников-сарацин.
— А он, между тем, и не подумал бы тебя спасать! — Амори презрительно сплюнул: на сей раз песок и пыль, витавшие в воздухе, были тут ни при чем.
Гвидо вздохнул и накинул на свои кудри капюшон черного оплечья, сразу сделавшись похожим на монаха.
— Амори, когда я был в плену у Саладина, султан был изысканно любезен со мной. Мы часто беседовали, и я отвечал на его вопросы до тех пор, пока не уловил, что, прикрываясь любопытством, он хитро выспрашивает меня о людях моего королевства: о бароне Ибелине, с которым
«И зря, — насмешливо подумал коннетабль. — Нет, Гвидо, ты не рожден ни стратегом, ни политиком. На твоем месте я бы такого наплел этому неверному, что у него глаза бы на лоб полезли».
Гвидо был слишком честен и прямодушен, и вместо того, чтобы ввести врага в заблуждение, предпочел молчать. Поразительно: каким образом он умудрялся до сих пор править королевством? В мирное время это получалось у Гвидо совсем неплохо. В душе он был созидателем — и по его повелениям укреплялись стены городов, а на торговых путях возводились сторожевые башни. Он дозволил мусульманам и евреям свободно торговать на своих землях, лишь бы те исправно пополняли пошлинами и налогами его казну. При нем орденские братья окончательно обуздали разбойников на дорогах, и поговаривали, что даже беззащитная дева может проделать путь от Триполи до Газы, ничего не опасаясь. Но при всех своих достоинствах Гвидо был бесконечно наивен: он верил людям. Все кончилось долиной Хаттина.
Именно Хаттин ему и не могли простить. И Конрад Монферратский не упускал случая напомнить королю об этом жесточайшем поражении и о том, что за ним последовало, пока он, Конрад, не остановил конницу Саладина под Тиром, вернув христианам хоть какую-то надежду. Сибилла же ради мужа отдала сарацинам Аскалон — одну из лучших крепостей, гарнизон которой так отчаянно сопротивлялся, что султану приходилось из-за этого снова и снова откладывать штурм Иерусалима. Вот почему Конрад позднее бросил в лицо Сибилле и ее мужу, что не желает признавать их королями этой земли.
И после этого Гвидо спас его в бою! На что он рассчитывал? На то, что рвущийся к власти и могуществу Монферрат поймет, что Гвидо де Лузиньян не враг никому из тех, кто сражается с неверными за Святую землю? Конрад просто не мог оценить такую позицию — не такова была его природа.
— У Монферрата слишком мало людей, — заметил Амори. — По законам божеским и человеческим, король — ты. Тебя помазали на царство в Храме Гроба Господня! Ты получил власть, женившись на Сибилле!
— Но Сибилла мертва. Она и только она делала меня государем.
Подруга, жена, защитница… Которой с ним больше нет.
Амори вздохнул. Эта зима выдалась для крестоносцев особенно тяжелой. Голод, беспрерывные дожди, скученность в лагере, зажатом между стенами осажденного города и воинством Саладина, расположившимся на окрестных холмах. Среди крестоносцев начались болезни, но лекари ничем не могли помочь, и люди гибли сотнями. Знать, орденские рыцари,
— Я сразу ощутил, как во мне что-то изменилось — задумчиво произнес Гвидо, держа на ладони изумрудный крестик жены. — Она ушла — и в тот же миг я словно утратил право на трон! Когда же прибыл король Филипп Французский… Господь свидетель, как же я его ждал! Я готов был пасть ему в ноги — ведь он подоспел так своевременно, и с ним было столько свежих и прекрасно вооруженных воинов! О, — мыслил я, — теперь-то победа не за горами!.. Однако король Франции не пожелал меня выслушать и не стал ничего предпринимать. Мне донесли, что он не намерен начинать никаких военных действий до тех пор, пока не прибудет его союзник Ричард Английский. Якобы эти государи дали друг другу слово рыцарей сражаться только плечом к плечу.
«Недурная отговорка — сослаться на рыцарскую клятву, чтобы не показать своей трусости!» — хмыкнул Амори. И тут же изумленно воззрился на Гвидо:
— Я не ослышался? Ты сказал, что Филипп…
— Что Филипп Капетинг сошелся с Конрадом Монферратским.
— Проклятье! Я ничего не знал об этом, — озадаченно взъерошил свои коротко остриженные волосы Амори. — Это мое упущение, но ты должен понять: я вечно в хлопотах. На мне лежит бесконечное число обязанностей — начиная с караульной службы и заканчивая вооружением и починкой доспехов. Мне некогда выслушивать сплетни.
— Это не сплетни, брат. Таково решение Филиппа. Да, ты слишком занят и не замечаешь кое-каких вещей. Но с прибытием французского короля я сразу ощутил, как изменилось отношение ко мне. Вот, слышишь? — Он вскинул руку, призывая коннетабля обратить внимание на шум, доносившийся сквозь ткань шатра.
Оттуда долетали гортанные выкрики, завизжала женщина, затем послышались гогот, шум драки, звон стали.
Амори равнодушно повел обтянутым кольчугой плечом.
— Ну и что? В таком скопище сброда то и дело что-то происходит — пьянки, потасовки, насилие. Если прикажешь, я велю разогнать этих тварей.
— Я могу приказать только тебе, — Гвидо невольно повысил голос — в нем звучало отчаяние. Шум у шатра не прекращался. — А ты прикажешь им. Мне они не станут повиноваться, чего бы я от них ни потребовал. Знаешь, что я слышу, проходя по лагерю? «Прошло твое время, красавчик!» О, вся эта солдатня с появлением французов мигом почуяла перемену!
— Филипп устраивает им попойки за свой счет, вот они сдуру и решили, что Капетинг возмечтал об иерусалимской короне. Ведь тут кого только нет — итальянцы, армяне, датчане… Многие из их командиров убиты в стычках, вот они и шатаются без дела. Черт побери, похоже, там кого-то режут!
Он шагнул к выходу из шатра. И впрямь — пора прекратить эти бесчинства у самой резиденции короля!
Шум усилился, кто-то заметался в крытом переходе, и наконец Амори едва не столкнулся с закутанной в плащ женщиной.
— Дьяволово семя! — по-солдатски грубо выругался коннетабль, схватил и встряхнул ее так, что женщина упала на устилавшие пол шкуры. Вслед за ней вбежали охранники. — А вы куда смотрите, разрази вас гром? Это что же выходит — молодцы в полном вооружении не в силах остановить какую-то пьяную шлюху?