Льдина холодина
Шрифт:
Придворные попятились со страха.
И, об пол брошенный рукою шаха,
Светильник раскололся пополам,
И червь пополз к Владыкиным стопам.
Вы спросите, друзья, наверняка,
Как Аязхан узнал про червяка.
Мы это очень просто объясним:
Почти всю жизнь был Аязхан слепым,
А слух отличный у людей слепых —
Тот, кто не видит, слышит за двоих.
По сути дела — как гласил закон — Шах должен был отдать Аязу трон.
Но
И вообще известно испокон,
Что не для шахов пишется закон.
Шах крикнул: «Принесите два чурека', За мудрость наградите человека.
Да проводите спать его с почётом,
Чтоб не сбежал он иль ещё чего там».
Шах плохо спал, придумал шах не сразу Второй вопрос, что он задаст Аязу:
«Мудрец, есть конь-двухлеток у меня. Что ты нам скажешь, осмотрев коня,
Какие в нём достоинства найдёшь,
Как объяснишь, чем этот конь хорош?»
И на конюшню шах пошёл со свитой, Пошёл со знатью самой именитой.
И правда, был чудесен этот конь,
В его больших глазах сверкал огонь.
Кивал он удлинённой головою.
Играл он золочёною уздою.
И принялась угодливая свита Хвалить коня: и холку и копыта, 3
И начала подобострастно знать Сокровище владыки прославлять.
Один Аяз, казалось, был спокоен:
«Хулы иль похвалы твой конь достоин,
Ты, властелин, узнаешь от меня,
Лишь к водопою поведут коня».
И повели двухлетка к водопою Украшенною розами тропою.
«Мой шах, — сказал Аяз, — я буду краток, В твоём коне я вижу недостаток:
Скакун хорош, но он не чистой крови, Смотри, задрал он ногу по-коровьи.
Прости меня за дерзостное слово,
В твоём коне мне видится корова».
Шах побледнел, подумав: «Наконец Я голову сниму с тебя, мудрец!»
Но главный конюх задрожал от страха И пал к ногам разгневанного шаха.
«Прости, великий шах, но мать коня,
Его родив, не прожила и дня.
И слабый, нездоровый жеребёнок Сто дней сосал корову, как телёнок...»
Душа владыки наполнялась ядом,
Он мудреца окинул злобным взглядом
И вымолвил: «Несите два чурека,
За мудрость наградите человека».
По сути дела — как гласил закон — Шах должен был отдать Аязу трон.
Но властелины не блюдут закона.
И как же мог отречься шах от трона?
При этой мысли шах бледнел от страха. И я, признаться, понимаю шаха.
Он только и годился во владыки:
Ни хлеб не мог он печь, ни шить чарыки.
В
Ни для каких он не был годен дел,
Он только править да казнить умел.
И понял шах: Аяз мудрец опасный,
С ним мудростью тягаться—труд напрасный,
Но сам Аяз стремился горячо Ответить на один вопрос ещё.
И вот, когда со свитой шах суровый Шёл пред толпой по площади дворцовой, '
Аяз, к нему пробившись, произнёс:
«Задай, владыка, мне ещё вопрос.
Вот, например, я мог бы дать ответ —
Был твой родитель шахом или нет.
Мне кажется, великий властелин,
Ты хлебопёка, а не шаха сын».
Знать задрожала, свита обомлела,
Лицо визиря, вспыхнув, побелело.
Визирь, привыкший всё рубить с плеча,
Хотел тотчас же кликнуть палача,
Но шах опять подумал: «Наконец Я ложь твою изобличу, мудрец!»
Кормилец, нянек — всех позвать велел он, Позвать свою седую мать велел он,
Чтоб уличить в обмане мудреца И вздёрнуть, как опасного лжеца.
Но здесь, чтоб всё дальнейшее понять, Отвлечься мы должны минут на пять.
* *
*
Владыка тот, что правил перед этим, — Велик аллах! — был сорок лет бездетен.
«Дай сына мне, прошу я так немного!»— Бывало, и во сне молил он бога.
Он побывал во всех святых местах,
И услыхал его мольбу аллах.
Когда наследник должен был родиться. Решил отец из дома удалиться.
Хоть падишаху не дал бог здоровья,
Но падишах своё берёг здоровье.
Сказал жене он: «Отлучусь на день я, Чтоб дома мне не лопнуть от волненья».
И удалился шах, и в ту же ночь Не сын родился, а (что хуже!) дочь.
Рыдала в горе мать и спозаранку Послала в город девушку-служанку:
«Пока не возвратился господин,
Узнай, где в эту ночь родился сын».
Был ночью сын дарован хлебопёку, Который проживал неподалёку.
Он, впрочем, был не просто хлебопёк — Был в хлебном деле он едва ль не бог.
Все лавки, где лепёшки выпекали,
В том городе ему принадлежали,
И бедняков держал он в чёрном теле, Поскольку те его лепёшки ели.
Знал хлебник — чем земля скупей рожает, Тем больше всё съестное дорожает.
Когда поля грозили урожаем,
Был хлебопёк огнём тоски сжигаем.
Молил купец аллаха каждый год:
«Пошли, творец, обильный недород!»
...Жена владыки, горестная мать,
Решила сына у купца забрать.
«Что сын тебе: он сын твой не последний, Взамен получишь город ты соседний.
В том городе большом, клянусь я небом, Впредь торговать один ты будешь хлебом.