Лечение электричеством
Шрифт:
— На нас похоже, — сказала Толстая. — Но рыдать не стоит.
— А мне грустно иногда, — призналась Эва.
— Fine calypso woman, she cook me shrimp and rice, (2 times) Dese yankee hot dogs don't treat me stomach very nice…— Я слышала, ты вернулся из-за Монблана? — спросила Эва насмешливо, словно стеснялась
Адам ухмыльнулся, разлил водку, предложил Грабору выйти покурить. Они вышли на балкон, облокотились на нескрипучие перила, пытаясь разглядеть содержимое огней под откосом.
— Завтра ты увидишь горы, — Оласкорунский обвел рукой невидимые очертания. — Школа рядом, даже отсюда видно. — Потом посмотрел на Грабора, на то, как он возится со спичками. — Я еще не научился курить сигары. Понта больше. Чувствуешь?
— Вы давно переехали?
К ним присоединились дамы с бокалами, погромыхивавшими льдом. Поговорили о ценах на дома, собак и автомобили. Адам рассказал о своей новой работе. Он рисовал теперь комиксы для небольшого местного журнала.
— Мальчик у тебя отличный, — сказал Грабор Эве. — Я завидую. А у меня все то же самое. — Он обнял Толстяка. — Город будущего, женщины будущего. Тепло тут у вас. — Артистично задумался. — Я до сих пор у себя в мастерской. Вот Адам знает.
С Оласкорунским они были знакомы еще до перехода границы, но по-настоящему сблизились, когда Адам приехал в Нью-Йорк и остановился на несколько дней у Грабора. Тот тогда жил на Ист-Вилледж, в украинском районе, в студии серба-националиста. Серб снимал квартиру для своей молодой жены, художницы, которая часто бывала в Нью-Йорке для встреч со своим любовником. Обычно этот художник там и жил, но Богдан пустил туда Грабора на пару месяцев, до тех пор, пока тот не найдет себе квартиры. Стояла беспросветная жара, Грабор моментально заболел от кондиционера, от непривычного ему города, от одиночества. Иногда звонил телефон, и в трубке начинали щебетать дамы на южнославянском. Перенести бомбежку Сараева на понедельник, приказывал им Грабор. Дамы после этого звонили с еще большим упорством. Квартирка была завалена пропагандистской литературой, увешана абстрактной живописью и двумя старыми иконами. Тараканы, болезнь, чужой город довели его до галлюцинаций. Иконы по ночам беззвучно шевелили губами, на коллажах начал проступать портрет одного и того же мужчины с усами. Приезд Адама оказался для Грабора спасительным. Уравновешенный, скептичный Оласкорунский вернул Грабору трезвость восприятия, отобрал таблетки, алкоголь, взял с собой на рыбалку. Он был некрашеный блондин с вьющимися волосами до плеч, работал под калифорнийского хиппи, ему когда-то предлагали сниматься в роли Исуса Христа. Когда передвигался, было видно, что ему некуда спешить — казалось, что он всегда идет по пляжу вдоль океана. Разговаривал Адам тихим, доверительным тоном, причем настолько обстоятельно, что его собеседник на глазах скисал в простоквашу. Это было связано скорее с его темпераментом, чем с тактикой общения. Все темы для Адама были одинаково значительны и серьезны — Грабор за всю жизнь не смог найти для себя ни одной, чтобы отнестись к ней с благоговением. Ему нравилось, что на земле существуют другие люди.
— Если бы мне выкололи глаза, — сказал он, обращаясь к Эве, — я вылепил бы твое тело как скульптор. Заметь, я ведь к тебе никогда не прикасался. — И только потом понял, что ляпнул нечто бестактное.
Все трое смотрели на него с восковыми улыбками, Толстая зажгла спичку и тут же ее задула.
—
ФРАГМЕНТ 21
Это был Большой Василий. Грабор удивился, где тот отыскал его номер, перезвонил, несмотря на поздний час.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Ничего не случилось. Магазин сгорел. Как ты там? Что нового?
— У нас скоро должно отвалиться переднее колесо. Почему сгорел? Беда какая. У вас там все нормально?
— Хивук поджег. Говорит, что негры. Или Тулио. Он мне должен восемь тысяч. В Сан-Франциско вернешься?
— Ну да.
— Съезди на Гэри, там напротив русской церкви ресторан. — Василий барачно закашлялся. — Посмотри, есть он или нет. Какой он. Там снаружи и внутри должны зеркала висеть.
— Ты простыл?
— Будь осторожнее с этой шкурой. Договорились?
Грабор раздосадованно положил трубку.
— А у нас все здоровые. — На пороге показалась Эва с дымящимися котелками. — Корейское едите? Случилось что-нибудь?
— У меня друг летающую тарелку построил, — сказал Грабор. — И ее угнали.
— А мы в провинции сидим, — отозвался Оласкорунский.
Они поужинали из железных блюд с горелкой посередине. Эва приготовила океаническое ассорти в соусе карри. Грабор теперь играл с последним оставшимся у него кальмаром: тот ходил по столу от пепельницы к бутылке и обратно, ноги его путались при ходьбе.
Все плавно молчали, мальчик был отправлен в постель.
— А что у вас случилось с «Тойотой Камри» 92-го года?
Эва показала кисть левой руки, лицевую сторону: всю в шрамах, со смещениями кожи.
— Бриллианты не носим, — она тут же спрятала руку и объяснила. — Я высунула ее наружу, за крышу держалась. Пальцы шевелятся. Стасик в машине был…
Оласкорунский потяжелел взглядом.
— Она потеряла сознание, болевой шок… А эти приехали и начали: «Где страховка?» А она ничего сказать не может, ребенок под мышкой… Адам сигарно вздохнул. — Мы расходились тогда, она с одним старичком в Чикаго собралась…
Эва опустила глаза, челочка ее наехала на половину лица, закрывая глаза и нос.
— Теперь папочка Адам все оформил. За синхронный перевод с меня денег не брал. Работу вот получил, переехали.
Ребенок очнулся от шума их голосов и, еще не до конца проснувшись, заговорил капризно, грозно, обвинительно.
— Что я вам сделал? — начал он. — За что меня оставили без десерта? Я прекрасно знаю, что вы сейчас едите десерт. Это нечестно. Я тоже заслужил десерт, я сегодня склеивал домики.
Эва зажала рот ладонью, тут же ее передернула, прикрывая свой смех другой ладонью. Станислав продолжил по нарастающей.
— Вы сговорились, чтобы оставить меня без десерта. Я знаю, что мистер Грабор привез что-то вкусное. Сидите, смеетесь, едите десерт. От меня забрали даже собаку. Это несправедливо. Родители должны воспитывать детей десертом.
Грабор захотел подняться и успокоить мальчика, но Адам остановил его взглядом.
— Вы смеетесь надо мною, а сами едите десерт. Я лучший в классе по баскетболу. Мне тоже положено все, что вам. Что вы там кушаете? Десерт? Мороженое? Коньяк? Я сегодня с мамой склеивал домики, я играю в баскетбол. Кто разбудил меня? Папа? Мистер Грабор? Вы нарочно разбудили меня, чтобы кушать десерт. — Он не плакал, он произносил речь. — Я запомню эту ночь навсегда. И вы тоже запомните эту ночь. Пока я жив, я буду это помнить. И Грабора, и тетю Лизу.