Лечить нельзя помиловать
Шрифт:
– Это не спасти.
– Эрла…
– Мортимер, я знаю. Но всё куда хуже, чем кажется: прямо сейчас вредоносная магия уничтожает дар его благородия.
Миллиарды клеток незнакомой, агрессивной, полной ненависти и злобы магии вгрызались в огненные ядра Алеона, разрушая их до основания. Кто бы ни задумал ловушку, но он гений – неизвестная дрянь бежит по венам, имитируя полное магическое выгорание, которого страшатся колдуны. Даже хуже, ядра дара не пустеют, а расщепляются и исчезают на глазах.
А заодно эта тварь посягает на мой дар, почти добравшись до шеи маркиза, где нервно застыла
– Что же делать?
– Щадящую ампутацию по шею. Хотя поздно, – горько отмахнулась я. Слёз почему-то не было.
Наверное, я не имею на них права. Многие хирурги не оперируют друзей и родственников – мешают эмоции, сбиваются настройки профессионализма. За пять лет в королевстве я не обросла этими сомнительными свойствами – родными, близкими, дорогими людьми, а тех, за кого переживала, лечила превентивно. Это удобно.
Никогда не привязывайся к пациентам, которых можешь потерять.
– В моем чемодане лежат таблетки валерьянки, дайте леди Коллет, – отозвав из тела пострадавшего диагностический поток, я стянула перчатки и сняла маску.
– Эрла Алевтина! – взвыл оборотень, хватая меня за плечо.
Пока еще эрла. На ладони взметнулся золотистый вихрь, эффектно разрастаясь вверх. Маленький смерч, которого вызывают крайне редко, скучающий в глубинах кругов кровообращения.
– Я заплачу за него, – горло опять резануло болью. Каждый раз больно.
«Согласна ли ты, эрла Алевтина Пономарёва, воздать богам за исцеление, смиренно принеся в жертву то, что потребуют небожители?» – слезы наконец-то закипели на глазах, удачно прикрытых веками. Никто не должен об этом знать. Даже медколлегия, даже Лютер не знал о последней грани таланта.
Почему в Объединенном королевстве сильнее всего почитают Ахаву и Сетра? Потому что любовь и магия – две половинки одного целого. Магия – есть любовь к творению. Любовь – есть магия жизни. Исцеление – магия, построенная на любви к ближнему. Кажется, в эту секунду я поняла, какие именно боги наградили меня талантом.
– Согласна, – влага намочила ресницы. – Только не дар, пожалуйста.
Золотистая вспышка поглотила свет, запахи и звуки, оглушающе обрушившись на сознание. Каждый пациент говорил, что условия сделки звучат по-разному: кто-то сразу слышал голос в голове, кто-то спустя время испытывает отвращение к тому, что любил раньше, а у кого-то не получается выполнять физические действия и настигает страшное понимание – это и есть плата.
Меркнущее сознание уловило смутный силуэт. Где-то гудели голоса, а под ногами разворачивалась лестница в небо, полная темных провалов. Золотой свет окутывал ступеньки, завлекательно прокладывая дорожку: ступи, поднимись, тебя ждут. Только неясно, ждут наверху или внизу, куда запросто можно свалиться через жуткие черные дыры. Я не могу идти! Не могу! Одной не подняться наверх, не перепрыгнуть через темноту.
«Ты заплатишь…» – мелодичный женский смех в голове разом оборвал мысли.
От прозвучавшего условия градом покатились слёзы.
Глава 32
Наземный этаж Управления ворчал
Одни только палачи в подземных пыточных безмятежно затягивались цигарками – к ним в равной степени мог заглянуть и вражеский шпион, и вчерашний генерал, брюзжащий на подчиненных. Оттого работников каленого железа старались не беспокоить государственными кризисами, нападениями и прочими мелочами.
Его благородие с удовольствием бы спустился на перекур вниз, поболтав с кровавыми весельчаками. Но вместо этого вынужден стоять за трибуной перед откормленными боровами, утиравшими пот батистовыми платками. И терпеливо отвечать на каверзные вопросы тех, кто никогда не дежурил ночью под проливным дождем, но писал уставы для дежурных.
– А что вы делали в Саду Единства посреди рабочего дня? – дребезжащий голос седого, как лунь, старика набил оскомину.
– Совершал целенаправленную инспекцию нового покрытия тропинок, – не дрогнув мускулом, отчитался эрл Клод. – Во время обеденного перерыва военнослужащим полагается личное время.
Недовольно вздохнув, пожилой граф в чине полковника Управления пожевал губами, слезящимися глазами изучая поданный с утра рапорт. Вчерашним днем на капитана Объединенной гвардии было совершено нападение, которому присвоили статус спланированного покушения на жизнь, здоровье и магию сотрудника Управления. И началась катавасия! Генерал-майоры гвардии топали ногами и орали, что в первую очередь покусились на их капитана, значит, они пострадавшая сторона.
Почуявшие добычу сотрудники Управления клещами вцепились в инцидент и нагло заявляли, что капитана не убили на войне, а напали в городе, когда он исполнял обязанности сотрудника их ведомства. Получил служебную травму, так сказать. Значит, дивиденды за ранение полагаются им, а не гвардии, чисто формально охраняющей город. Да и за что им выплаты, если капитана не уберегли? А золота корона отстегнет немерено, и тридцать процентов от этой выплаты должно пойти в бюджет их ведомства. На нем же и ответственность за здоровье сотрудника, которое надо восстановить за счет этих процентов. Сотрудник-то на удачу излечился сам и стоит ныне перед ними здоровехонек. Осталось расследовать покушение и найти виновного.
Только расследовать никто не хотел.
– В рапорте написано, что рядом с вами была леди. Баронесса Коллет, – подал голос второй член Совета.
А к обеду вмешалось правительство, вспомнив, что капитан – не жук-навозник, а потомок уважаемого рода. И тут еще два раза поглядеть, кому причитается компенсация за калеку. Особенно упорствовал его отец, за закрытыми дверями толкая крамольные речи о попустительстве королевы в попрании дворянских прав. Коллеги по титулу слушали охотно, но вставать в одну упряжь и задирать лапу на военных не хотели. Потому и сидит сейчас, как сыч, за столом членов Совета, не глядя на сына. Полковник осуждающе вздохнул.