Леда без лебедя
Шрифт:
Пробормотала Иезавель невнятные слова, склонив лицо, сном размягченное, на спящие кудри и виском уткнувшись в резную слоновую кость, что прижимала она к груди своей. Светильник, возложенный у ног ее, бросал отблески на узорчатые сандальи, и на струны псалтири, и на камни берилла, вставленные в золотые гнезда на поясе ее. И, как роза, росою напоенная, уста ее отверстые дышали покоем.
И все девы одна за другою задремали и уснули вслед за Иезавелью. Поначалу дыхание их перерывалось вздохами, затем же стало ровным, словно ритм, отбиваемый главою певцов. Легла на
Но в полночь раздался крик:
— Вот, жених идет. Выходите навстречу ему.
Тогда встали все девы те и поправили светильники свои.
Сказала Фамар:
— Ах, потух светильник мой.
Сказала Махалафа:
— Ах, угасает светильник мой.
Сказала Иедида:
— В моем ни капли масла не осталось.
И Азува с Иезавелью то же самое сказали. И раскаялись, ибо слышали вблизи звуки музыки.
Другие же заправили светильники свои маслом, что принесли в кувшинах, готовые и радостные в лицах.
Неразумные же сказали мудрым:
— Дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут.
А мудрые отвечали:
— Чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе.
Сказала Азува:
— Ночь темна. Где будем мы искать продающих масло?
Но мудрые, не отвечая им, отправились навстречу жениху, грядущему со своею свитой.
Сказала Иедида подругам своим, что отступили в тень со светильниками потухшими:
— Что же делать нам теперь?
И прошел жених с головою, обернутою дымчатым покровом, сквозь который блистали очи, точно драгоценные каменья, оправленные в перстень. И следовали за ним факелы, и звуки, и ветви мирта и пальмы, и благовония. И вся свита двинулась меж кипарисов к дому, что белел в глубине, точно снежный холм, двинулась к дверям из кедра на золотых петлях, ведущим в летнюю трапезную, где приближался брачный пир.
А Иезавель, и Махалафа, и Иедида, и Фамар, и Азува с того места, где прежде задремали они, смотрели, как входит жених на брачный пир, а с ним пять невест с возжженными светильниками. И двери затворились.
Сказала Иедида:
— Что же нам теперь делать?
Сказала Фамар:
— Пойдем постучим у двери, пусть жених отопрет нам. На пиру столько факелов возжженных, нет нужды, чтобы и наши светильники сияние излучали.
И пошла она по кипарисовой роще, наполненной трепетом птичьих перьев.
Сказала Иезавель, у коей волосы были как пурпур, Иезавель, что на псалтири играла:
— Нынче и горлиц любовный хмель объял.
А Махалафа, благоухающая миррою, вздохнула о том, кого любила душа ее.
И подошли они к запертым дверям, большим и светлым, из кедра, на золотых петлях. И стали стучать в двери светильниками погасшими и возопили:
— Господи! Господи! Отвори нам.
И
— Господи! Господи! Отвори нам.
Он же сказал им в ответ:
— Не знаю вас.
И взмолились они:
— О Господи, отвори нам.
А он:
— Истинно говорю вам: не знаю вас.
И услышали они, как удаляются шаги от дверей, и донесся до них сквозь кедровое дерево гул пиршественного веселья; и прислушались, не признают ли в нем голоса мудрых подруг своих.
Сказала Иедида:
— Какое-то место отвели им на пиру?
Сказала Фамар:
— Какое бы ни отвели, все одно веселиться они не умеют.
А Азува:
— У них в кувшинах было довольно масла, но не захотели они поделиться с нами.
А Фамар:
— Да что проку? Все одно не знает их душа веселья.
А Махалафа:
— Что ж, так и будем стоять здесь перед закрытыми дверями?
А Иедида:
— Что ж нам делать теперь?
А Иезавель:
— Воспоем вновь и вновь уснем под звездами. Ночь коротка, и холмы уже белеют, чуя дыхание зари.
И тронула она струны псалтири, а подруги подхватили ее напев. И пошли так, распевая хором в ночи, теплой, словно ванна, умащенная бальзамами. И оставили за спиною запертые двери, позабыв о них. И об одном лишь сожалели: что не превратятся светильники потухшие в сладкозвучные систры.
И вернулись на место сна своего, где сели уж не на скамьи, а на землю, усыпанную златоцветом. И одна склонила голову на грудь иль на колена другой, и прижались девы друг к другу потесней, чтобы не упустить нить сна. И души их подобны были ткущим женщинам, что, оставив работу, вновь возвращаются к ткальным колодам и вновь берут челнок, что поет, будто ласточка, и мелькает туда-сюда по разноцветной основе.
Сказала Иезавель, прикрывая грудь Фамар пурпуром своих волос:
— Как ароматны груди твои, о Фамар!
А Фамар, что носила между грудей мирровый пучок, вздохнула о друге своем.
И спустя краткое время легкие души их вновь взялись ткать разноцветные сны.
Первой пробудилась Фамар, ибо приснилось ей, что левая рука ее друга у нее под головою, а правая обнимает ее, и лобзает он ее устами своими, и ласки его лучше вина. Дрожью тела своего разбудила она Иезавель, и все стряхнули с себя сон, как бы перейдя от одного блага к другому. И сила жизни бурлила, точно струя источника, в свежести их членов. А одежды на телах юных были как нежная шелуха миндаля, которую надобно очистить, дабы насладиться плодом.
И вскрикнула Фамар, оборотившись к холмам:
— Вот, солнце встает. Выйдем навстречу ему.
И поднялись девы вместе с горлицами из кипарисовой тени, и направились к холмам, и оставили на истоптанном златоцвете золотые светильники свои; и ни одна не обернулась, чтобы поглядеть, как белеют позади запертые двери, ибо уже позабыли они о пиршестве.
И только Иезавель, у коей волосы были как пурпур, взяла с собою псалтирь свою и сказала:
— Выйдем навстречу ему с песнею.