Леденящая жажда

Таманцев Андрей

— Страдать? Вы думаете, я страдала?

— Я вижу.

— Хорошо, может быть, вы отчасти и правы.

— Может, и не отчасти. Вам трудно признаться в этом даже себе. Особенно себе.

— У меня к вам просьба, — сказала она, внезапно посерьезнев, — не делайте мне, пожалуйста, рентгеновских снимков моих же собственных внутренних органов, особенно души.

— Вы в нее верите?

— В душу — да, но не в ее бессмертие.

— Что ж, и это уже неплохо. Я, кстати, не закончил свои разоблачения.

— Неужели?

— Итак,

мы остановились на том, что вы советский ученый. Можно предположить, что ваша научная деятельность могла быть связана с секретами. Если это так, то…

— Я думала, что монахи здесь отрезаны от внешнего мира. А вы, оказывается, достаточно искушены в мирских делах…

— К сожалению, полное отрешение от мирской жизни практически невозможно. Даже здесь.

— Но откуда вам знакома внутренняя политика Советского государства?

— Терпение, сестра, терпение. Все узнаете в свое время. Сначала закончим вашу историю. Среди монахов тоже были хорошие детективы. По крайней мере, так утверждает художественная литература.

— Вы и светские книги читаете?

— Дочь моя, когда-то я был простым мирским человеком и позволял себе читать самые разные книги. Но оставим вопросы литературы и перейдем к сермяжной правде жизни. Подзабыл, на чем мы остановились…

— На моей научной деятельности.

— У вас хорошая память.

— Не жалуюсь.

— Такая память доставит, я думаю, вам еще много проблем. Но, помяните мое слово, когда-нибудь эта хорошая память еще сослужит и добрую службу. И не только вам, может быть.

— Вы пророк?

— Прошу, оставьте свои лукавые улыбочки, вы, Фома неверующий. Вы еще не раз вспомните, что я вам говорил.

— Простите, батюшка, мой скепсис — профессиональная болезнь. Но вам я не могу не верить. Может, тогда вернемся к вашим догадкам.

— И то правда. Итак. Дайте-ка подумать… Нелады с властями?

— Да.

— Правозащитное движение? Вы были постоянно под контролем внутренних органов?

— Да, кажется, да.

— Особенно последнее время?

— Ого! Вы в самом деле монах или контрразведчик?

— Я настоятель монастыря.

— Да… Может быть, я ошибаюсь, но кажется, что не только наши спецслужбы наблюдают за мной.

— А кто же еще?

— Я… я не знаю.

— Но вы же рисковали своей жизнью. Вы диссидент и секретный химик. Вас могли посадить…

— Всех не посадят.

— В тридцать седьмом пытались… Значит, вы решили бежать?

— Да.

— Но для вас, более чем для других ваших соотечественников, все границы перекрыты.

— Да, я была как в клетке.

— Добраться сюда вы могли только одним путем — через Финский залив. По льду.

— Отец Варлаам, вы ясновидящий?

— Другого пути у вас не было и быть не могло. Остается только ледовый путь.

— Он вам знаком?

— Не понаслышке. Видите пятно на щеке?

— Да.

— Это

память о том переходе по заливу.

— Вы тоже бежали, как я?

— Да, и не я один.

— Вы что, бежали из монастыря?

— Из монастыря, но не от Бога.

— Вас преследовали?

Отец Варлаам какое-то время не отвечал. След от того бегства остался не только на его щеке. Он начал говорить совершенно другим голосом — тихим, срывающимся, переходящим иногда в шепот.

— Нас преследовали с первого дня новой власти. Тогда нам затыкали рты, чтобы мы не могли молиться… молиться о них же, что не ведают, грешные, что творят… Наша вера не давала покоя. Они хотели святое место превратить в место казни, пыток, а нас отправить в тюрьмы и лагеря. Валаам! Они подошли к монастырю и потребовали, чтобы мы добровольно сдали его. Но мы не открыли ворота. Тогда они осадили нас… — Он снова замолчал.

— А когда это было?

— В тридцать девятом году… Самый тяжелый, самый бесовский, самый нечистый год.

— А дальше? Что же было дальше?

— И тогда мы решили бежать. Во время ночной молитвы приняли это решение. Той ночью в небе светила лишь одна звезда. Но так ярко, что было ясно: это может быть только знамение. Так и оказалось… Единственный путь для нас был — финская граница. Наш монастырь был построен очень давно. А в старых храмах обязательно есть потайные ходы. Осаждавшие нас не могли этого знать. Зато мы ориентировались в них хорошо. Один из этих ходов и вывел нас к заливу. Мы тоже шли по льду. С божьим благословением шли «аки посуху»… Та звезда вела нас. Но дошли не все. Кто-то провалился, веру, видать, потерял, кто-то ветра ледяного не выдержал…

— А сколько вас было?

— Около пятидесяти человек.

— И вы пришли сюда?

— И основали Нововалаамский монастырь. Бог привел нас. Бог привел и вас к нам.

— Так я уже в Финляндии? Господи!

— Вот именно! Слава богу.

— Но я, к сожалению, не могу остаться у вас.

— Сестра…

Это он сказал уже почти шепотом и так удивительно открыто посмотрел зелеными глазами прямо в ее глаза, что Соня испугалась и перевела взгляд на его руки. Тонкие, длинные пальцы. Как странно!

Она долго ничего не могла сказать. Какой-то ком подкатил к горлу. И спасительная ирония куда-то испарилась. Она стояла пред ним будто… нет, не голая, скорее, как будто прозрачная, беззащитная. Самое страшное, как ей тогда показалось, будет его осуждение…

— Вы осуждаете меня за это бегство, отец Варлаам?

— Нет, что вы! Никого никогда нельзя осуждать… — Он снова перешел на тот самый доверительный шепот. — Тем более вас. Иного выхода, наверное, и не было. То, что Бог привел вас в наш монастырь, значит, что вы на верном пути. Ну, время уже даже не позднее, а раннее. Через полчаса начнется чтение правила. Вам надо выспаться…