Леди Арт
Шрифт:
— Это он, — прошептала Хелена, прижимая ладони к губам. — Уверена, это он, — она всхлипнула, но всё же взяла синернист, пытаясь давить улыбку.
Мысли подтвердились: из снопа искр появилось лицо Эдварда.
— Доброе утро! — поздоровался он тепло и приветливо и вдруг напрягся. — Хели, что такое?
— Что?
Хелена будто не поняла.
— Что-то случилось? Ты вечером не ответила мне, а теперь заплаканная с утра.
Она оглянулась на туалетный столик, что стоял по левую руку, увидела в зеркале покрасневшие глаза, бледное напуганное лицо, а ещё — Одина. Он сидел на кровати, уже накинув рубашку, смотрел напряжённо и
— Прости… — выдохнула она, а потом повернулась к Эдварду: — Я оставила синернист в комнате. Мне обычно никто не звонит. А вернулась поздно… И у меня… У меня была очень плохая ночь.
— Кошмары?
— Да…
Почти не ложь.
Эдвард нахмурился, задумчиво прикусил губу и предложил:
— Может, мне вернуться? Давай, я скажу отцу и…
— Нет! — Они оба испугались того, как резко она отказалась. Хелена опустила голову и постаралась улыбнуться. Вышло криво и неестественно. — Не надо, — сказала она. — Это просто… кошмары. Я живу с ними достаточно долго. Ничего необычного.
— Точно? Мне не сложно. Если так будет лучше.
— Не будет.
Они недолго молчали. Хелена проводила пальцем по углу стола, давя, чтобы он впился в кожу. Она думала, что ещё может сказать, чтобы Эдвард не сорвался к ней, несмотря на её отказ, и, как назло, ничто не шло на ум. Если несколько дней назад она беспокоилась лишь о том, что не чувствует того особого, с чем связывала любовь, то сейчас ситуация была хуже. Во стократ хуже.
— Хели, — позвал Эдвард. Она подняла глаза, и в груди снова засосало чувство вины. — Если хочешь, ты всегда можешь позвонить мне. Когда угодно. Тут в любом случае ничего не происходит: сплошные примерки камзолов! Уж лучше бы с Рейверном бумажки разбирал! — Он закатил глаза и вдруг обернулся, послышался чужой голос, и Эдвард вздохнул. — Ну вот, опять. Мне пора. Всё будет хорошо.
— Да… — прошептала Хелена и погасила синернист.
Она смотрела на столешницу, и крошечные белёсые царапины ползли по подложке, как гусеницы. В голове не было ни единой мысли, ни одного желания. Чувства будто смыло, оставив поглощающую пустоту, и Хелена могла бы просидеть так ещё долго, но раздался насмешливый низкий голос:
— Милый мальчик. Он так отчаянно пытается защитить тебя от всего плохого, что ты делаешь с собой.
Хелена медленно повернулась, впиваясь в Одина диким взглядом.
— Моей вины в том, что произошло, нет.
— Есть, Хели. Ты не учишься. — Он ухмыльнулся. — Интересно, насколько у него хватит терпения?
Ужас вылился на голову, как ведро ледяной воды. Хелена едва не подскочила, но ноги были как ватные, и она лишь неловко пошатнулась. А потом её плечи резко опустились, сжались, она закрыла лицо руками и выдавила:
— Он не должен узнать. Не должен, слышишь?! — выкрикнула, вскинув голову. — Не смей ему говорить! И я… Я тоже…
— Ты слишком беспокоишься о нём, — холодно заметил Один, и лицо его было жуткое, мрачное.
Он застегнул манжеты, поправил повязку на глазу. Движения его были ленивыми, неспешными.
— Один… — Хелена уткнулась лбом в спинку стула и, глядя в никуда, попросила тихо, безжизненно: — Уходи…
Один хмыкнул и, ничего не говоря, исчез.
Хелена осталась одна. Или ей так казалось? Она осмотрела комнату, каждый тёмный угол, но не обнаружила
Ничего. Ничего не осталось.
Хелена вызвала врача — это была первая и единственная здравая мысль. Ей нужно было зелье. Она не помнила, чем кончилась ночь, но не хотела последствий. Ей нужна была уверенность. Хоть какая-то.
Когда Хелена сказала, что ей нужно, врач ничего не спросил. Он не спрашивал даже, когда лет в пятнадцать, она пришла и сбивчиво, но полная только что накопленной решимости задавала вопросы про защиту на случай, если что-то вдруг случится. Он на всё ответил, предложил несколько вариантов и дал какие-то таблетки «на будущее», возможно, оценил изворотливость. В этот же раз Хелене почудилось осуждение в его взгляде. Молчаливое и обидное. Он не мог знать, твердила она себе. Наверняка просто счёл, что она не хочет детей. В его возрасте многие такое не понимают и не принимают, это естественно, тем более она почти замужем.
Почти…
Хелена покачала головой. Эдвард ей не простит, если узнает. Ни за что не простит. Это была слабость, глупость с её стороны. Она должна была предвидеть, что-то сделать… Но не смогла. И теперь оставалось глотать зелье и думать, что горчит больше — оно или ненависть к себе?
Хелена сидела на кровати, притянув колени к груди, и пыталась обнять себя так крепко, словно это спасало от разрушения. Она прикусывала костяшки пальцев, оттягивала волосы, чтобы почувствовать хоть что-то. Что угодно, кроме неясной тревоги и пустоты.
Ей нужно было кому-то сказать. Эта мысль отчаянно билась в голове, как птица в стекло. Ей нужен был кто-то, кто бы сказал, что её вины — вопреки словам Одина — здесь нет, что все совершают ошибки и даже такая — не ставит на всём крест.
И у неё никого не было. Никого, кто бы понял. Никого, кому бы она доверяла настолько, что смогла бы произнести слова, которые боялась даже подумать.
Сэр Рейверн бы не понял. Он бы попытался, но всё, что смог бы сказать он, Хелена знала сама. Что нет пути назад. Что нужно сохранить всё в тайне. У неё не было выбора, ей нужен был Эдвард, и она эгоистично не оставляла выбора ему. Хотя поняла бы, если бы он выбрал расторгнуть помолвку и никогда её не видеть. Возможно, он её возненавидит, когда узнает (однажды это случится, Хелена не сомневалась), но тогда всё уже будет решено, никто не посмеет отнять её титул, её корону.
Главное не испортить всё окончательно…
Хелена упала и уткнулась лицом в матрас. Она хотела сделать все правильно. Один единственный раз. С человеком, который так заслуживал лучшего. И теперь всё было разрушено. Если он узнает, ничего будет не вернуть…
Хелена топила себя мыслями и сомнениями. Закрывала глаза и видела огромный резервуар без поверхности, без дна. Она парила в нём, выпускала изо рта пузыри, пыталась вдохнуть и захлебнуться, но не получалось. Пустота оказалась не водой, в ней можно было дышать, а ещё в ней, цепляясь за новые воспоминания, всплывали старые: о том, как три года назад она уже так оступилась, и опрометчивая ошибка стала первым, что обрушилось на неё после смерти отца. Ему Хелена так о Роджере и не сказала. Никому не сказала — и все знали. Может, он тоже знал… Может, в душе он её осуждал, злился, потому что она его не послушала.