Леди и лорд
Шрифт:
— А ты наверняка знаешь, что они находятся сейчас в Ридсдейлском лесу?
— К утру узнаю доподлинно.
— Не может ли случиться так, что они засели в своем замке?
— Может. Чтобы выкурить их оттуда, нам могут потребоваться дополнительные силы.
Участники военного совета начали обсуждать техническую сторону дела: как тысяча человек сможет тайно, не вызвав ни малейшего подозрения, преодолеть путь в пятьдесят километров, как доставить к месту сражения штурмовые лестницы, тяжелые ваги и топоры? К тому же потребуются провиант, оружие и боеприпасы, сбруя… У каждого
— Чтобы узнать о том, насколько хороша у них оборона, вышлем завтра разведчиков, — объявил Джонни. — Но какой бы сильной она ни была, — жестко добавил он, — мы отправляемся в поход в любом случае. Я не допущу, чтобы Элизабет предстала перед судом.
— Ну и трусы же они, Джонни, коли не погнушались травить женщину.
— Вот мы и поучим их хорошим манерам, — тихо произнес лэйрд Равенсби.
Элизабет он сказал, что ему нужно провести несколько дней в Джедбурге, чтобы помочь двоюродному брату справиться с проблемами имения. Прощаясь с ней, Джонни на секунду задержал руку жены в своей ладони, чтобы получше запомнить ее такой, какой она стояла перед ним в это хмурое утро.
На ней было свободное платье малинового цвета, белокурые локоны завивались тяжелыми кольцами на шее. Элизабет зябко куталась в вышитую шаль, спасаясь от январского холода.
— Вот ты и уезжаешь… Впервые с того дня, как мы поженились. Я буду скучать. — В ее глазах, устремленных на лицо супруга, блестели слезы. — И почему только мне нельзя поехать с тобой?
— Ты же знаешь, милая, что верховая езда сейчас не для тебя. Ребенок… Всякое может случиться.
— Но почему я не могу поехать с тобой в карете? Скажем кучеру, чтобы не слишком погонял…
Джонни горячо сжал обе ее ладони.
— Сейчас холодно, грязь замерзла, а колеи глубокие, и, как бы тихо ты ни ехала, тебя все равно растрясет. А я через пару дней все равно вернусь. Через три — от силы. И каждый день буду писать тебе письма.
— Прости, — горестно вздохнула Элизабет. — Пристала к тебе как репей… — Она виновато улыбнулась. — А все из-за ребенка. Мне кажется, что сейчас, когда он у меня во чреве, я стала намного чувствительнее… И иногда мне так страшно. Ты обещаешь мне беречь себя?
— Не стоит беспокоиться, ведь я еду не за тридевять земель, — уклончиво ответил Джонни. — В Джедбурге мне ничто не грозит. — Он нежно пожал ее пальцы. — А теперь поцелуй меня и иди в дом. Не дай Бог, простудишься, пока стоишь тут со мной.
Невдалеке дюжина безмолвных всадников ждала своего предводителя. Эти люди были полностью вооружены, якобы для того, чтобы охранять его на пути в Джедбург.
— Обними меня, — прошептала Элизабет, и ее глаза, наполненные слезами, показались ему ослепшими от печали.
Джонни заключил ее в объятия и снова, в который уже раз, ощутил, как мала и беззащитна эта женщина рядом с таким великаном, как он. Все в ней — эта шелковая шаль, покрытая затейливой вышивкой, шерстяное платье, мягкость которого ощущала даже рука в перчатке, и печаль в глазах — было настолько родным и близким, что у него защемило сердце.
— Жизнь моя, — только и смог прошептать он,
— Возьми меня с собой, — в последний раз взмолилась она, прижимаясь к нему и поднимая свои зеленые глаза, в которых читалось отчаяние.
— Не могу.
В его голосе она распознала ту решимость, которая всегда говорила о том, что решение принято окончательно и бесповоротно. А потому ей не оставалось ничего иного, как взять с него обещание:
— Два дня — не больше?
Он кивнул.
— Обещаешь?
— Обещаю, — покорно произнес он, вынужденный ужать сроки своего отсутствия.
— Я не усну без тебя.
— А я — без тебя, — пробормотал мужчина, думавший когда-то, что никому не отдаст своего сердца.
— С тобой действительно ничего не случится? — Ее голос дрожал от тревоги.
Он покачал головой и, склонившись, поцеловал жену в обе щеки, залитые слезами.
— Я буду считать часы до нашей встречи, — прошептал Джонни, напоследок прижимая ее к себе. — Не забывай о нашем ребенке, — добавил он севшим голосом и решительно зашагал прочь.
Уже в седле, перед тем как пустить коня рысью, он помахал Элизабет и позже, когда обернулся, доехав до конца подъездной дороги, увидел маленькую фигурку жены, по-прежнему стоявшую на том же месте. На фоне громады Голдихауса она казалась совсем крохотной.
— Бог даст, вернусь, — горячо прошептал Джонни и поднял руку, прощаясь с женой, своим еще не родившимся ребенком и отчим домом, не одно столетие дававшим кров сменяющим друг друга поколениям Кэрров.
В тот вечер войско Кэрров собралось в Картер-Баре, и он, помня о своем обещании, сел за письмо супруге. Джонни уже проделал немалый путь верхом, ему предстояло провести в седле еще несколько часов, и к тому же неведомо было, какая судьба ожидает его впереди. Но все же, несмотря на тревогу и усталость, он старательно вывел карандашом на клочке бумаги:
«У меня нет времени, чтобы описать все, что я чувствую, думая о тебе. Могу сказать лишь, что люблю тебя больше всего на свете и с нетерпением жду, когда снова смогу обнять. Ты — в моем сердце сейчас, когда я пишу эти строки, и навеки останешься в нем.
Твой любящий муж Джонни».
Отправив это письмо с посыльным, Джонни вместе с остальными Кэррами поскакал дальше в ночь, в направлении Ридсдейлского леса. Достигнув замка Грэм за два часа до рассвета, войско рассредоточилось вокруг цитадели. К стенам из дикого камня, прямо под стражей, ходившей кругами наверху, были неслышно приставлены штурмовые лестницы. До самого последнего момента часовые так и не догадались о том, какая сила скопилась во тьме у них под самым носом. На дороге, по которой ополчение пришло к замку, был оставлен конный отряд, чтобы обеспечить при необходимости путь к отступлению. Все это было быстро и неслышно проделано в предрассветной мгле. И когда настал момент идти на приступ, Джонни Кэрр первым поставил ногу на ступеньку штурмовой лестницы. По сигналу его руки тысяча человек пошли следом.