Ледобой. Зов
Шрифт:
— Где-то там, впереди в ужасе бегут их бабы да детей тащат, — Грюй простёр меч в сторону светочей. — И поди от испуга между ног у наших красавиц так сжалось, не просунешь! Но когда мы их догоним, вы покажете тутошним курам, что такое вольный человек! Вот визгу-то будет! За мной!
Гремя и грохоча, изрыгая проклятия и просто истошный вой победителя, на заставных понеслась лавина, забранная деревянной чешуёй. Налётчики ждали жестокой сшибки, встречного рывка, такого же бешеного рёва, в конце концов, но Медяк даже остановился — иначе не хватит дыхания, чтобы швырнуть в небо торжествующий крик:
— Гляди, братва, заставные вот-вот побегут! Небось, порты испачкали!
— Да-а-ави-и-и-и! — полетело в спину
— С-с-суки! Стой! — орала половина ватажной дружины, вторая половина лишь хрипло сипела.
— Даже светочи… побросать забыли! — сбивая дыхание, орал Кот на бегу.
— Поди пальцы… свело, — гоготнул Слива, наметив себе жертву — того нескладыша, что баню растапливал, его кажется, Ледком звали.
Жидкую рощицу сразу за поляной с горящими домами грюевские прошили, как стрела, впрочем то, насколько длинной получилась стрела, знали только задние. Так всегда бывает — «хвосты» оказываются не столь проворны как «головы», что несутся впереди, ведомые жаждой крови. А не больно-то заставные оказались быстры, поди засиделись на своём клочке суши, заплыли жирком: те, что бежали последними, неизменно, понемногу сдавали своё, а самые быстроногие у ватажников кроха за крохой подъедали ту сотню шагов изначального задела. Кое-кто из догоняющих в раже охоты отбросил к Злобожьей матери щит. Не было больше ловушек, ватажники неслись, рассекая грудью ветер, и если поначалу всё ждали неприятностей, старались попасть ступнями аккурат в то место, что отметили заставные, потом и эту опаску сдуло. Сто шагов пробежали, поди и все двести, а ведь ничего! Ни ям, ни кольев, ничего! Кончились подарочки!
А дальше местные нырнули в высоченные ладейные сосны, и какое-то время догоняющие пытались нестись по-прежнему прямо, пока не сообразили: светочи мелькают где-то сбоку, а сосновые стволы неизменно вырастают прямо перед носом, не натянешь самому себе поводьев — лобешник размажешь в кровавую кашу. Да и не разбежишься, как раньше.
— Они там, туда! — Медяк показал направо и первым скакнул на тропу, которую с обеих сторон обрамляли стройные ладейные сосны.
— Туда!
— И сюда!
— Вон светочи мелькают. Ну, тупые!
И лишь Грюй, скакнув на тропу, в окружении сосен, мало на дыбы не встал. Подсобрался, прильнул спиной к дереву, прикрылся щитом. Ты гляди, тропа бежит прямо, ровно стрела, взгляд летит, глазу не за что зацепиться, а сосны в целый обхват толщиной, тянутся к звёздам стройными стволами да ровными рядами ватажных провожают.
— Их люди высадили, — буркнул он сам себе. — Да те же люди и спрятались. Это плохо.
Грюй оглянулся — где там остальные добегают — и похолодел. Три десятка влетело в сосны, не больше. Вот ты воевода и сызмальства учат тебя слушать кругом, глядеть по сторонам, на слух метать стрелы и ухом же при закрытых глазах рисовать картинку боя. Когда дружинные на отчем берегу собирались порезвиться в добегайку, сажал отец на бочонок спиной к играющим и завязывал глаза. Бились парни на две дружины и начинали шутейно валять друг друга, стараясь вырвать овечью шкуру, да в свой дом и занести. Они пыхтят, бодаются, а ты сиди с завязанными глазами, да говори, что происходит за спиной и много ли народу «убитыми» отправилось на скамью сидеть, в запас. Медяк не самый глупый из ближников, но даже он так и не понял, что тот грохот, гам, рёв, с какими ватажники ринулись в погоню и то жиденькое блеяние из ровных сосновых рядов теперь — не одно и то же. Грюй сам бежал наравне с остальными и на ходу по слуху отбивал: за спиной двое перестали шуметь… а там одного сняли… вот опять двое утихли, а потом ещё один. Понимал, что делается,
«И помни, воевода, — усмехнувшись, тот бритоголовый с кинжальным взглядом и бородой, раздвоенной, точно ласточкин хвост, погрозил пальцем, — задаток взят, отработать придётся».
«Понятно, — усмехнулся сам, — иначе вы нас быстро найдёте».
«Быстрее, чем ты думаешь, воевода Грюй», — посланник нанимателя щёлкнул пальцем, и одним из ватажников, сидевших за столом, вдруг перестал жевать, его швырнуло наземь, пальцы изогнуло звериной лапой, хоть когти выпускай, а потом и вовсе волной изломало всего, от лодыжек, до пальцев рук. Грюй тогда мгновенно протрезвел — Сырник трещал костями, будто стоял над ним кто-то невидимый, да ломал, будто куриную рогатку, ломал и незримо к голове двигался: ползёт жуткая межа по телу, аж рябь гоняет по портам и рубахе, и новые складки появляются на тканине здесь и там. Хоть уши зажимай.
«Или заказ одним прекрасным днём встанет перед моими глазами, или это», — бритоголовый, насмешливо показал на Сырника, что жутковато взывал к небесам вывернув против естества локти и шею'.
«Но вдруг…»
«Тогда вам лучше остаться на Скалистом…»
«Но как?»
Бритоголовый, усмехнулся, глазами показал на питейку с брагой и ушёл, а парни, сидевшие в едальной за отдельным столом, так и не поняли, что Сырника изломало не по велению богов за прежние грехи, а тот неприметный хизанец, сидевший напротив воеводы. Нет, Грюй, конечно, объяснил им всё, но потом, на трезвую голову. И вот он, Скалистый с его немудрящим выбором: добыча в руках, или голова в кустах.
Слива рвал что есть мочи за Ледком, пока в одно мгновение заставный не исчез из виду, только светоч и остался на дорожке. Ватажник встал перед огнём, покрутил головой вправо-влево и только тут удивился тому, как тихо стало кругом. Нет, свои орут где-то там и сям, впереди-сзади, но их не сильно много. Того оглушительного рёва и стука мечами и секирами о щиты больше нет. Слива и не увидел заставного, изникшего, кажется из ниоткуда: просто внезапно сбоку в поле зрения вплыло тёмное, смазанное пятно, жестокий удар прилетел в скулу — как пить дать шишаком меча приложил — и оглушённый налётчик едва не разбил нос о сосну.
— Т-тварь, я тебя пополам разрежу! — мотая головой и поднимаясь на ноги, заревел ватажник.
Ледок носком сапога молча запустил светоч в противника, не разбрасываясь ни долей мгновения, рванул следом, догнал руку с секирой в отводящем светоч рывке, обхватив одной левой, продолжил, увёл десницу с секирой вниз, плавно завёл под Сливовы колени и рванул на себя — только ноги и вынесло из-под налетчика, а голова, наоборот, вниз ушла. Слива упал лицом в землю и заорал — Ледок заломил руку в локте, отобрал секиру и с короткого замаха пристроил остриём на шею. Влажно хлюпнуло.
Светоч не разбился. Удивительное дело — он стоял на «ногах», светил как и должен был светить, и Ледок, подняв глаза, увидел шагах в двадцати кого-то из чужих с раскрытым в немом изумлении ртом. Выходку со светочем, бросок и удар секирой ватажник отсмотрел на одном дыхании, забыв, что у самого меч в руке, и, лишь смачный треск привёл в себя.
— Вы чёрные, — с удивлением проревел он, и прикрывшись щитом, рванул вперед.
Этому Ледок не дал и лишнего счёта: воткнул меч в землю, из-за сосны достал лук и одну за другой всадил в летящего бугая три стрелы. Последняя пронзила горло и мало наружу не сбежала — оперение в ране застряло.