Ледобой. Зов
Шрифт:
— Издалека заходишь, а время идёт! И между прочим, Улльга уже в море уходил бы.
Перебежчик согнал ухмылку с губ, приладил рогатину подмышкой удобнее, скакнул ближе.
— Сивый не оставил бы вместо себя дурака. Поэтому ты послушаешь меня и с погоней повременишь.
Щёлк недобро прищурился.
— Чую, вот-вот скажешь то, от чего мне захочется сесть.
— Хоть раз в жизни судьба поставит перед крутым выбором, — «медведь» согнал ухмылку с губ. — Любой заставный на Скалистом острове мне во сто крат ближе чем ватажники.
Островные
— Почему? — спросил Щёлк.
Перебежчик усмехнулся.
— Вон чурбак, присядь что ли, воевода…
— Да не тяни ты, вражина! Ровно всамделишный медведь кишки тянешь!
Подрезок продолжил не раньше того, как собрал все удивленные взгляды, до единого. Собрал и улыбнулся, аж гусиные лапки у глаз собрались.
— Всё дело в том, что… я сам заставный.
Какое-то время только ветер свистел — шелестел листвой: островные сказанное в головы не пускали, ровно стучится усталый путник, а хозяин молчит, не открывает. Рядяша первый присвистнул. Ну дела!
— Давно, ещё до войны. И Сивого я знаю сызмальства. Мы с ним тут, на заставе выросли, я правда постарше.
— Постой… — Щёлк нахмурился, схватился за виски. — Перед войной на заставе было пятьдесят четыре воя.
— Почти всех положили, — кивнул раненый — И вот седмицу назад я узнаю, что нам предстоит пошуровать на острове с чудным именем Скалистый, умыкнуть детей тамошнего заставного воеводы, некоего Безрода, которого ещё кличут Сивым и Ледобоем.
— Как ты уцелел? — спросил Рядяша.
— Мы с Безродом последние остались. Высигнули за стену, да и разбежались в разные стороны, а за нами оттниры, как нитка за иглой утянулись. Ему удалось вглубь острова уйти, а меня сразу подстрелили. Тут уж не до глубин Скалистого, где-нибудь бы схорониться и то ладно. Я в чащу нырнул, да там своих следопытов и прирезал. А когда понял, что нет больше заставы, и Сивому я помочь уже не смогу — не доковыляю, да и просто не найду по лесам — стянул с одного из полуночников его одежки, подарил ему свои да и приполз на пристань. Долго не пробегал бы. Они как раз окрестности обшаривать начали.
— Вот так, взял да приполз? — Неслух сбил шлем на загривок.
— Вот так просто, — усмехнулся подрезок. — Там была сборная солянка из четырёх разнопёрых дружин сразу, воедино свели вот прямо перед походом. Не то что знать всех — в глаза не каждого до Скалистого увидишь. Приковылял на берег, и ну давай по-оттнирски материться, дескать, бояны всех подрезали, один я ушёл.
— Поверили? — недоверчиво бросил Щёлк.
— А то, — «медведь» сверкнул зубами. — Меня ведь Болтуном на заставе звали, а по-оттнирски я чесал так, что у полуночников ухо раскрывалось, ровно цветок под солнцем. Подрезков на полночь отправили, и меня с ними, а на большой земле я дал дёру.
— Где же тебя столько лет носило?
—
— Далеко?
— Далеко.
— Боялся? — Щёлк усмехнулся, подошёл близко, заглянул Болтуну прямо в глаза.
Подрезок угрюмо кивнул.
— Несколько седмиц встать не мог — нога не держала, только и слышал со всех сторон, как оттниры Сторожище осаждают, вот-вот дожмут. Слышал, а сделать ничего не мог. Вот и сквозанул в какой-то день подальше, чтобы не увидеть, как в одно прекрасное утро влетит полуночный вестовой и заорёт, что Боянщину до ниток размотали.
— Потом расскажу, как обернулось, — Щёлк знаком снял оживлённый галдёж парней. — Так что Грюй? Говоришь, не пойдёт к Большой Земле?
— Не-а, — «медведь» убеждённо покачал головой. — Соображает, подлец. Бывший князь, как никак.
— Князь? — изумлённо протянули заставные, как один.
— Ага, князь. И Верну он давно знает.
Островные молча переглянулись. Давно знает?
— И не просто знает, — Болтун усмехнулся. — Обручены были. Жениться собирались. Да набег помешал.
— Твою же с вывертом расписным коромыслом, — прошептал Щёлк и едва удержался, чтобы за голову не схватиться.
— Погоди, воевода, не все волосы рви, — мрачно усмехнулся Болтун. — Оставь на макушке чуток и дальше слушай. Вы должны были упиться заговорённой брагой, выйти к берегу, отдать оружие ватажным и самолично сдаться в плен. Ну а тут возьми, да окажись, что и Верна — жена Сивого! Нарочно не придумаешь!
— Заговорённая брага? — в голос воскликнули Неслухи, и как один оттянули вороты рубах, ровно дышать стало трудно.
— Кто-то могучий на Тычка ополчился. Якобы тот какое-то важное дело сорвал. Так вам бочонок заговорённой браги передали, а как сова на нашей мачте зачнёт орать, тот наговор и должен был бошки вам затуманить. Но я-то Сивого не первый год знаю, поди ни капли, а Щёлк?
— Ни капли, — усмехнулся тот.
— Ну а я сову для верности того, — Болтун показал, как стреляет из лука. — Только Верну Грюй успел заворожить. Хорошо хоть мальцов да Тычка свести удалось.
— Бражку мы пьём только свою, — убеждённо и как показалось «медведю» с изрядной долей облегчения буркнул Рядяша. — От купцов ничего не берём, а если берём, Сивый сам проверяет. У него нюх, знаешь какой?
— Знаю, бычок. Пораньше твоего узнал.
Только теперь парней отпустило — заржали в голос, и поди пойми, то колыхание тумана у пристани — ветра дело или гогот заставных трясёт землю, та рябь гонит по воде, а та в свою очередь молочную дымку заворачивает, в масло сбивает…
— Пока мы в Багризеде упахивались, эти сколько народу потравили, — ворчал Стюжень Безроду, ехавшему на Теньке рядом с повозкой. — У-у-у, глаз наглючий! Дескать, пока моих не вернёте, буду продолжать душегубить!