Ледобой. Зов
Шрифт:
— Вот выпей, благородный Коряга.
Млеч в одно дыхание осушил чашу странноглазого — собственная валялась черепками где-то у стены. Чернявая руками распахнёт ягодки, выгнется в пояске и, предвкушая миг сладострастия, пустит звонкий и чистый стон…
— Смотри на меня, благородный Коряга! Ты станешь тем человеком, который положит конец злодеяниям урода с рубцами на лице! Ты вызовешься быть очевидцем и покажешь Сивого умалишенным, жестокосердым убийцей, дабы все его лживые свидетели закрыли рты. А лжесвидетели
Странное здесь эхо. Этот смотрит, не мигая, зрачки, точно крошечные сливы, сизовеют в середине звёздчатой радужки, а в голове звучит голос Стюженя. Ага, странное тут эхо.
— Коряга не дурак! — млеч свёл брови в нить, смахнул к Злобожьей матери питейку, резко встал, ногой отшвырнул назад скамеечку. — Какая бы гнусь ни творилась вокруг меня, в стороне невидимая и неслышная всегда стоит какая-нибудь умная сволочь и смеется. Ты рубишься с обманкой, а она смеется!
Феро аж отпрянула, замерев на вдохе. Габер, вымученно улыбаясь, неохотно кивнул.
— И с каких-то пор мне стало интересно, а как выглядят сволочи, которые дурят болванов, стравливают их, а сами наблюдают из-за угла да посмеиваются.
Странноглазый отчего-то нахмурился и бросил недоуменный взгляд на чарку перед млечем. Коряга плотоядно задрал губу, обнажая правый клык, и медленно потянул рукава рубахи к локтям.
— И как же они выглядят? — Габер сузил глаза и сложил руки на груди.
— Рожа хитрая, усмешка мерзкая, зенки приметные, сизые, в них молнии играют, — млеч медленно, с улыбочкой протянул ручищу, свёл пальцы в кулак на вороте смуглого, рывком вздёрнул на ноги. Пьяно подмигнул, икнул и от души повел дело на замах.
— Чак, — лениво выдохнул Габер и дунул в лицо Коряги.
Млеч потерялся. Ослабил захват, мгновение в красных глазах плескалось изумление, затем их подёрнуло блаженным безразличием, ноги его подкосились, и здоровяк повалился назад, в щепки разметав скамеечку, на которой сидел ещё пару счётов назад. Какое-то время Габер и Феро молча смотрели на поверженного млеча.
— Почему? — только и спросила она, встав над «женихом».
Странноглазый лишь плечами пожал, нахмурился, поморщился.
— Мне это не нравится. Кто-то предвидел наш разговор и наложил заклятие столь сильное, что заклинание послушания не сработало. Не сработало… Уходим.
Полуденник вышел первым. Феро мгновение стояла над млечем, и медленно-медленно выражение испуга сошло с лица. Брови, выгнутые в испуге луками, опустились — всё, стрелы ушли в цель и поразили жертву навылет, губы плотно сомкнулись. Так посмотрела, сяк посмотрела, достала из мешка две вещи: женский плат и крохотную питейку. Побрызгала на плат из питейки, вложила Коряге тряпку в руку, остатки питья вылила млечу в рот. Презрительно скривилась, плюнула и исчезла в дверном створе.
Глазам хозяина, едва он вошёл
— Все в сборе?
В старом святилище, том, что в лесу, с десяток ворожцов сидел у костра. Все седобородые и немолодые. Последним на поляну ступил Стюжень.
— Что удумал, старый пень? — Тёмно, соловейский ворожец едва с места не вскочил, и хрустнуло при этом так, что поди пойми, дровьё трещит в огне или колени. — Которая седмица без пользы проходит! Для того клич по всем сторонам кинул? Для того собирал?
— Ох, упарился! — входя в круг, Стюжень утёр пот со лба, — жаркое нынче лето.
Снял с пояса питейку, совлёк пробку и вылил всё в рот.
— Попить — это ты здорово придумал, — Молочник откупорил свою питейку, приложился, утёр белое с усов. — Люди, видишь, кругом разные, один воду пьёт, второй молоко. Один знает что-то важное, другой — ни сном, ни духом.
— Вот и поделись тем важным, что смог узнать. Давай.
— Я? — млеч удивленно ткнул себя пальцем в грудь. — Только то и знаю, что в естество мора проникнуть не удалось, как ни пытались. Местные снадобья не помогают, а где искать — не знаю… не знаем.
— Я пробовал наговоры здоровья, — буркнул Тёмно и остервенело плюнул. — Не берёт заразу!
— Самолично заговаривал на собственной крови хворых, — крикнул Пшено, млеч, — Как об стену горох!
— Ничто не работает! — Духован, млеч из былинеев, в сердцах едва посох не сломал. — Не травяной то заговор!
— И не земляной!
— И не каменный!
— И не звериный!
— И не птичий!
— И не гадов!
— От ещё живых мертвечиной несёт! Тленом воняет! Деревни по всем краям полыхают! Со всем скарбом жгут!
Старики мрачно закивали. Жгут. Полыхают края и веси, запустение обживается там, где ещё недавно кипела жизнь, а уж как вид пепелища с проваленными крышами даже неугомонным болтунам подрезает языки, никому рассказывать нет нужды. И бродят скитальцы целыми деревнями из конца в конец, и нет им пристанища, встают на житьё там, где найдут мало-мальский пустырь, и плевать чья земля. Распахивают, не ждут, заливные луга выкашивают наголо. Особо упёртые бояре сгоняют с земли… точнее пытаются, но реки крови заливают любые вспышки гордыни и поколенной родовитости. Иной раз даже дымок больше не вьётся.