Ледобой
Шрифт:
Стюжень заглянул в глаза, но Безрод лишь отвернулся. Нельзя давать людям пить обреченность из твоих глаз. Это как мертвая вода – сам пей, а другим не давай.
– Ты должен выстоять.
– Я никому не должен.
Сивый усмехнулся. Все, кому он был должен, пируют нынче у Ратника. Так странно было слышать про какие-то долги, что Безрод не сдержал улыбки. Даже последнему дураку в Сторожище ясно, что княжий смертник не протянет седмицы.
– Твой меч у себя держу. Никто пальцем не тронул.
Безрод кивнул.
Ворожец ухмыльнулся в бороду, отвернулся.
– А насчет князя помни мои слова.
Сивый
– Рот прикрой. Душа вылетит – не поймаешь. – Верховный поднялся, на прощанье бросил: – Помни.
Ни свет, ни заря зычный крик переполошил Сторожище:
– Корабли! Тьмы-тьмущие!
Князь и старшие дружинные конные высыпали на берег. Море усеяли темные точки, и все прибывали из-за дальнокрая и прибывали. Отвада глядел на море, сузив глаза, и медленно качал головой. Слишком, слишком много полуночников. Один – впятеро, как пить дать! В лучшем раскладе один – вчетверо. Оттниры ни баб, ни обозов за собой не тащат, только бойцы на ладьях. Рубиться в чистом поле – заведомо полечь.
– Возвращаемся. Город запереть.
Ладьи укатили в леса еще раньше. Вставать на полуночника морем – только людей терять и корабли. Всегда кажется, будто чего-то не доделал, что-то ускользнуло от острого глаза, цепкой памяти, но что именно – выяснится только потом.
– Закрывай город! – зычно прокричал Отвада.
Вои забегали, засновали, под стенами в городе расцвели костры, и… пошел снег.
С Безрода теперь глаз не спускали. Водворили в темную клеть без окон и наружу больше не выпускали. Двое сторожевых неотлучно находились у двери. Лик Ратника, щипанный из березового полена, бросили следом.
Ровно отняли Безрода у белого света. Не видело его солнце, не видели звезды, не видел месяц рогатый. Был человек, и не стало.
Как долго просидел в темной, Сивый не знал – потерял счет дням, стал безразличен ко всему вне клети. И раньше за лишним днем не особо гнался, теперь же и подавно. Только и делал, что втемную щипал лик из полена.
Спал без снов. Не было ни вещих снов, ни даже простых. Едва клал голову на березовое полено, будто в пропасть падал. Парил в черной бездне и не мог, подобно камню, рухнуть на дно, и не мог воспарить, как птица. А может быть, это душа тело покидает? Не сразу, а постепенно? Сперва возвращается, потом и вовсе не вернется.
Все случается в этой жизни. Случается порой такое, хоть бочонок меду осуши, в хмельных видениях не привидится ничего и близко похожего. Отворилась однажды тяжелая дверь, и вывели Безрода на свет. Сивый щурился. Бледное осеннее солнце немилосердно резало глаза. Какое-то время даже казалось, что светило жжет сильнее, чем в летнюю пору. Почти ослепшего, Безрода повели куда-то за руку, второй он прикрывал глаза. Все вокруг изменилось, и даже глаза были не нужны, чтобы это понять. До узилища время от времени долетали какие-то звуки, и уже не знал Сивый, сон это или явь? Смертник шел, зажмурившись, а вокруг хрипели, стонали, бранились дружинные. Где-то в отдалении булатными голосами пела битва. Голоса поющих мечей, щитов, секир Безрод узнал мгновенно. Его куда-то подвели, заставили подняться по ступеням, и чей-то хриплый
– Руку с глаз долой!
Сивый отвел руку, сощурился. Человека, стоявшего рядом, Безрод узнал сразу. Отвада-князь. С лица спал, кольчуга в трех местах порвана. Должно быть, и под кольчугой не все ладно. Кривится, из глаз искры мечет. По всему видать, не первый день рубятся. И с такой ненавистью Отвада глядит, будто ухмылка Безрода только хуже сделала. Смертника подвели к самому высокому месту стены, если посмотреть вниз – голова кругом пойдет. Князь тоже подошел к самому краю и бровью не повел, когда вокруг засвистели стрелы. Сложил руки воронкой, поднес ко рту и так рявкнул, что перекричал гул сражения. Кто-то снизу крикнул в ответ. И такая встала тишина, густая да вязкая, хоть топор вешай.
– Эй, Брюнсдюр, рыбоед протухший, глаза б мои никогда тебя не видели, хорошо ли речь мою разумеешь?
Попутный ветер забросил на городскую стену голос предводителя оттниров. Сильный голосище, густой, словно мед в дупле! Как играет! Должно быть, Брюнсдюр неплохо поет. Безрод усмехнулся, это ясно всякому, кто худо-бедно умеет слушать.
– Да, князь, речь твою разумею. Вот только голос твоего меча никак не услышу.
Полуночная сторона грянула дружным басовитым хохотом, и Безроду показалось, что в море смеха, не мешаясь с остальными, грохочет голос вождя оттниров. Теперь Сивый голову отдал бы на отрез, что вождь полуночников поет не хуже местного сказителя Витея. А у того под словом пиво делалось хмельнее, кровь бежала быстрее, хлеба поднимались без дрожжей. Отвада и сам улыбнулся. Красивому броску, сильному удару, острому слову как не улыбнуться? Тот, кто живет клинком, всему цену знает.
– Тебя ждет мой меч. А уж песню сыграет – заслушаешься! – весело крикнул князь, оглянулся на своих, подмигнул.
– Чего же ты хочешь?
– А всякий ли бой твои парни знают? Или только стенка на стенку? Оно и понятно, в стенке даже неумеха спрячется.
Безрод тяжело сглотнул и потер глаза. Скоро все кончится. Вот он, княжий приговор.
– Никак скучаешь, Отвада-князь? Сколько моих воинов из шкуры лезут, а тебе все скучно! Чем тебя потешить? Говори сейчас. Город возьму, станет не до смеха. Сам смеяться буду.
Безрод глядел туда, откуда прилетал сильный голос, пытался разглядеть князя полуночников, но мешали слезы. Разбередил отец-солнце глаза после долгой отвычки, в слезы бросил. Ничего не видно.
– Есть у меня диво-поединщик! Когда рубится, будто песню поет! С мечом чудеса творит! Пляшет так, что подметки отлетают! Да только в стенку не поставлю! Все равно что свиней из золотого корыта кормить. Как тебе такое диво, поедатель рыбы?
Брюнсдюр не замедлил с ответом. Грянул так, что, не будь ветра-помощника, и без того услышали бы.
– Голомей, князь млечей, уж на что силен был да храбр, а все равно побил я его.
Млечи на стене засопели.
– Соловейский князь Рев был угрюм, рубился тяжело, да скучно. Но я поднялся с ложа и вскорости забыл про те раны.
Соловеи набычились, насупились, поглядывали вниз мрачно, исподлобья.
– Но ты, Отвада-князь, – другое дело! Я справлю по тебе пышную тризну! Такого врага у меня еще не было.
– Так нравится мое диво, Брюнсдюр-ангенн? Выставишь своего поединщика?