Ледовый десант

Автомонов Павел Федорович

— Да, мы проводим! — встал Терентий Живица. — И поднесем немцам кутью — освободим людей, которых гитлеровцы хотят увезти в свою Германию. Пойдемте, Стефа!..

14

От свежей струи воздуха, ворвавшегося сквозь открытую дверь, закачался огонек каганца, стоявшего на столе. В землянке пахло хвоей от свежих еловых веток, положенных на нары. Там, где должна быть подушка, веточек больше, и они более мягкие. Андрей положил сверху Лесину рацию, сказал:

— Я тебе под голову

подложу еще свою фуфайку. Она мягкая.

— Думаешь, что сюда уже никто не придет? — прошептала Леся, прижавшись к Андрею.

— Никто. Свою «виллу» нам подарил на всю ночь дядька Гаврила.

— Какие минуты мы пережили в этой землянке! Ты и я — муж и жена. Неужели это… — Леся не договорила. Умолкла.

Андрей обнял ее, поцеловал.

— Как пахнет хвоей, лесом и даже легким морозцем! — сказала Леся, подойдя к оконцу. — Андрюша! А не такой ли месяц в ночь перед рождеством черт украл на хуторе близ Диканьки?

— Может, и такой, — пожал плечами Андрей. — Постой… Как там у Гоголя? «В Диканьке никто не слышал, как черт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбой в том все село…» — Андрей улыбнулся. — Как это хорошо, что тебя не успел украсть комбриг Виктор Майборский на Лютежском плацдарме! Отец вовремя вызвал тебя в штаб, а потом без пересадки сюда, к Василию Андреевичу.

Леся вздохнула.

— Все правильно. Отозвали, спровадили без пересадки. А вот твои слова про Виктора, честное слово, ни к чему.

— Прости, больше не буду.

— Мы с тобой сироты: потеряли матерей и отцов. И все наши погибли в бою. Как это страшно! Твои погибли в двадцать пять лет, мои в неполных сорок. Но судьба, спасибо ей, свела нас с тобой. Может, будем счастливы? А?

— Мы уже счастливы, Леся!..

15

На рассвете эшелон тронулся со станции на запад. Заскрипели колеса, будто кто-то насыпал в буксы песка.

С перерывами на неделю или две, когда пленниц надсмотрщики выгоняли на срочные оборонные работы (они время от времени требовались немецкому командованию, чтобы не пустить Красную Армию в Польшу), Надежда Калина пробыла в вагоне семь дней. И всегда думала о побеге.

«Если бы наши партизаны подорвали эшелон! Ну же, хлопцы! Шарахните под рельсами так, чтобы искры посыпались, чтобы кувырком полетел эшелон вместе с нами…» — шептала по ночам Надежда.

Вагон темный. Но и здесь, как и всюду на земле, после ночи наступило утро. Лучи солнца процеживались скупыми полосками сквозь маленькое зарешеченное оконце, прорезанное под самой крышей.

Утро! Гудят трактора на паровом клине, среди них и трактор Терентия. Топот стада, идущего на пастбище, звон ведер возле криниц, перекличка петухов и звонкое пение птиц. Утро… Девчата Надиного звена идут в поле…

Надежде вспомнилась нелегкая работа на свекольной плантации, которая сейчас показалась бы радостью. Теперь не лопатами изрыта плантация, а снарядами и бомбами. Не против долгоносиков

выкопаны на полях глубокие траншеи, а против солдат в серо-зеленых френчах, пришедших завоевывать родной край.

Солнечные лучи разогнали мрак в вагоне. Лица у девчат и женщин осунувшиеся, серые. На груди у каждой дощечка с черными цифрами. Эти цифры заменяли имя и фамилию рабыни.

Кто-то сказал, что поезд скоро пересечет границу СССР с Польшей. Женщины заохали, зарыдали. Чернявая, красивая молодица, обхватив голову руками, тихо запела:

Побачити б рідненьке поле, Хоч слово почути тут раз. О боже, не вернеться воля? Мабуть, не вернеться назад…

Слушая песню, Надежда вся дрожала, будто ее снова кинули в яму, где ждал ее голодный пес Бремка.

Чужа тут рука не догляне, Спочити рабам не дадуть, І плакать ніхто вже не стане, Коли і тебе повезуть. Спочатку на тачку положать, І стежка у ліс заведе, І день той, сумний і тривожний, В розмові про тебе пройде…

«Нет, так жить больше не буду! Убегу!..» — решила Надежда.

Она подошла к забитому досками оконцу, оторвала одну доску.

— Надя! Ты что надумала?..

— Покалечиться можно…

— Разобьешься… — раздались голоса женщин.

— Пусть погибну! Но так жить больше не могу! Помогите, сестренки.

С помощью женщин Надежда подтянулась на руках к оконцу. Худенькое тело без помех протиснулось сквозь щель.

— Прощайте, милые! — крикнула Надежда и прыгнула на железнодорожную насыпь.

Минуты через две эшелон остановился. Мимо вагонов, к хвосту поезда побежали, ругаясь, солдаты.

— Это за Надей! — с испугом вскрикнул кто-то из женщин.

Вдруг застрочили автоматы и пулеметы, загрохотали взрывы гранат.

— Партизаны!

— О, донерветер! — послышались голоса конвоиров эшелона.

Кто-то открыл дверь «телятника». В вагон ворвались свет и свежий воздух.

— Выходите, товарищи! Вы свободны! Освободили вас партизаны отряда Гаврилы Хуткого.

— Так вы и есть Гаврила Хуткий? — спросила одна из женщин.

— Я Терентий Живица.

— Господи!.. Только что выпрыгнула из окна Надя Калина. Она не раз вспоминала своего брата Живицу, пограничника. Может, вы ее брат?

— Да, я ее брат, — сказал Живица.

— Бегите, хлопцы, по колее. Она упала где-то недалеко!

— Беги, Терентий! Спасай свою сестру!

Живица побежал вдоль вагонов.

— Надя! Надя!..

— Я здесь, Терентий! — послышался из кустов слабый девичий голос.

16