Ледовый десант
Шрифт:
Шмиль молча кивнул.
Оба отряда вместе направились к партизанскому лагерю.
20
Комбриг Микольский привел в госпиталь в сопровождении двух своих батальонов обоз с ранеными красноармейцами. На полусотне повозок страдали, мучились от боли девяносто четыре бойца. Пятеро умерли на трудной двухсуточной дороге к партизанскому госпиталю.
Теперь раненых на хуторе стало двести человек, да еще десять партизан были больны брюшным тифом. Хат для размещения раненых
Партизаны начали строить шалаши.
Вскоре два шалаша были уже готовы, внутри каждого загорелись небольшие костры.
В одном из шалашей разместили тифозных. Лежал здесь и Шмиль. Медики определили: брюшной тиф. Однако Шмиль протестовал против этого диагноза и ждал, когда на хутор вернется главный партизанский терапевт Мерлих — его срочно вызвали в отряд имени Богуна вместе с хирургом Юхном оперировать комиссара отряда.
Шмиль думал об одном: как бы убежать из этого шалаша, оседлать коня и помчаться вслед за отрядами, которым предстоит штурмовать Цумань. Он не мог смириться с тем, что партизаны без него будут брать город.
Шмиль лежал на мягких ветках сосны с закрытыми глазами. Вот-вот должны прийти Живица, Стоколос и Леся. Что же их так долго нет? Почему задерживаются? Уже скоро стемнеет, обещали же прийти.
За стеной послышались чьи-то шаги.
В шалаш вошел плотный, широкоплечий мужчина. Это был главный партизанский терапевт Мерлих.
— Где тут осетин Шмиль?
— Это я, доктор…
— Здравствуй, Шмиль! Прислал меня к тебе сам Василий Андреевич. Показывай язык.
Шмиль показал язык.
— О! — воскликнул Мерлих.
— Что значит «о»? — спросил встревоженно Шмиль.
— Не делай мне большие глаза, кавказец! Припухший язык, следы от зубов на языке.
— Это от злости. Пять дней молчал, держался. И вот…
Мерлих стал ощупывать живот, приговаривая:
— Бледный он у тебя. Надутый. Все это признаки…
— Разве бывают румяные животы? — улыбнулся Шмиль.
— Мне не до шуток! Бледный живот через неделю покроется розовыми пятнами. У тебя сыпной тиф. Так вот, — Мерлих повернулся к остальным больным. — Всех вас надо бы перевести в хату. Вам нужно тепло. Но, к сожалению, даже тяжело раненных негде приютить. Как аппетит, Шмиль?
— Нет никакого аппетита. Меня все время мучает мысль о погибшем друге Устине Гутыре…
— Верю. Тебе тяжело. Но есть надо. И по пять раз в день. Пей чай, компот. И полный покой, — Мерлих окинул взглядом шалаш, понуро покачал головой. — Санитары будут натирать камфорным спиртом или подсолнечным маслом места, на которых лежишь, между лопатками и ниже… Да. Не делай большие глаза! Придется полежать недели три. Что поделаешь. Такова жизнь.
— Такая жизнь на войне ни к чему, доктор, — сердито произнес Шмиль.
— Самолет! «Юнкерс»!..
— «Фокке-вульф»!.. — закричали партизаны.
— Нужны мы сейчас этому «фокке-вульфу»! — Шмиль приподнялся на локте. — На ржаном поле вспыхнуло
Шмиль почувствовал себя обиженным. «Так никто из друзей ко мне и не пришел. Зачем я им теперь?.. Хорошо, что не отдал санитарам автомат. Оружие здесь, под головой. Если что-то…»
— Эй, хлопцы! — прервал размышления Шмиля Андрей Стоколос. — Больные и раненые! К вам прилетел из Киева сам профессор! Ты слышишь, Шмиль? Тебя будут лечить особо!..
Шмиль затаил дыхание: кто бы это мог прилететь, какой профессор?
В шалаш вошел коренастый мужчина.
— Здравствуйте, товарищи! Что же вы утратили бдительность и напились отравленной фрицами воды? Так не годится. А кое-кто из вас даже не признает медицины, не слушается доктора Мерлиха. Непорядок на заставе. Таких, как Шмиль, я буду лечить отдельно. Один укол в припухший язык, а другой в корму…
Шмиль обомлел. Он узнал Максима Колотуху, радостно воскликнул:
— Это ты, старшина?
— Какой старшина? Я уже капитан! Сам знаешь: на войне если не лениться…
— Брат мой, раны залечил?
— Да. Подлудили меня немного, как чайник медный с прожженным дном. И вот прилетел к вам. А потом… «Брестская улица — на запад мы идем…»
Колотуха не договорил — в шалаш вошел полковник Веденский. Поздоровался.
— Обещал догнать нас на «эмке», думал, что так и будет. Машина должна обогнать волов. Но…
— Сбоечка вышла! — расплылся в улыбке Андрей Стоколос. — И наш полковник с Максимом прилетели самолетом…
Веденский подошел к Шмилю.
— От партизанского штаба тебе, Гутыре и всем, кто ставил радиомину в ресторане на вокзале, благодарность. Вы открываете шлагбаум для этих мин в нашей партизанской войне против фашистов.
— Спасибо, что зашли. Свалил меня этот коварный тиф, хоть надевай петлю на шею и…
— Да что ты, Шмиль! — поднял руку полковник Веденский. — Выбрось из головы такие мысли!
— Моя душа уже как волосок. Измучился я…
Колотуха сжал руку Шмиля.
— Помнишь майора Добрина? Он был с нами в бою третьего ноября под Святошином.
— Да. Помню. Тогда тебя, Максим, как раз и ранило, а Маргариту Григорьевну убило.
— Так вот. Добрин теперь тоже сражается с фашистами вместе с нами в тылу…
Шмиль закрыл глаза. У него уже не было сил продолжать разговор.
Полковник Веденский, Стоколос, Колотуха и Живица тихо вышли из шалаша.
21
Возле хаты, в которой находился областной партизанский штаб, стояла группа мужчин, одетых в фуфайки, бушлаты, шинели, кожаные куртки, пальто. На головах черные кубанки, сивые папахи, шапки-ушанки с нашитыми наискосок красными лентами. У каждого на ремне кобура с пистолетом, у некоторых были полотняные сумки с лимонками. Это командиры, комиссары и начштабы отрядов партизанского соединения, которым командовал генерал-майор Василий Андреевич. Они пришли в штаб, чтобы получить приказ и уточнить место в предстоящем бою.