Ледяная река
Шрифт:
Я подхожу к небольшому деревянному письменному столу у окна, выходящего на восток, и сажусь на табуретку, которую Эфраим сколотил специально с расчетом на мой необычный для женщины рост. Даже босиком я могу посмотреть почти прямо мужу в глаза. Ему много что во мне нравится, но это больше всего.
До чего странное начало нового дня, думаю я, потом глубоко вдыхаю через нос, чтобы аромат трав меня успокоил. Я уверена, что от дальнейших событий никуда укрыться не получится. Но у меня хотя бы будет несколько мгновений покоя на то, чтобы записать свои мысли обо всем, что случилось за последние несколько часов. На краю стола лежит большая книга в кожаном переплете, и я пододвигаю ее поближе.
Три раза в год мой муж заказывает в канцелярской
Я веду дневник не только потому, что мне это нравится, но еще и потому, что это моя работа. Одно из обязательств, которые влечет за собой моя профессия. Как повитуха и лекарка, я знаю многое о частной жизни моих соседей, знаю их страхи и тайны и, когда это уместно, записываю их, чтобы сохранить. Память коварная штука, она часто искажает и перекручивает факты. А вот бумага и чернила принимают правду без эмоций и беспристрастно возвращают ее обратно. Думаю, именно поэтому женщин так редко учат читать и писать. Одному Богу известно, на что они станут способны, если в их власти будут перо и чернила. Я не Бог, да и не стремлюсь им быть, но поскольку мне известно многое из того, что творится за закрытыми дверями в этом городе, неплохо представляю себе, какие секреты могут быть записаны, а потом раскрыты, если умеющих писать женщин станет больше.
Я подозреваю, что события сегодняшнего утра мне еще понадобится вспоминать, так что беру перо и чернильницу.
Дневник раскрыт на вчерашней записи. Я, как обычно, начала с погоды, а остальную часть страницы оставила пустой, чтобы заполнить ее позже:
Среда, 25 ноября. – Ясно и холодно. По реке идет лед.
Отламываю кусочек чернильного брикета и развожу чернила водой в серебряной тарелочке, на дне которой вытиснено изображение всадника на коне. Под изображением выгравированы слова «Серебро Пола Ревира, Бостон». Тоже подарок Эфраима. Еще одна маленькая роскошь, на этот раз довольно личного свойства. У моего мужа и серебряных дел мастера Пола Ревира [1] во время революции завязалось что-то вроде дружбы, и мистер Ревир не забыл старого друга.
1
Один из героев Американской революции. Больше всего прославился «Скачкой Пола Ревира», когда в ночь с 18 на 19 апреля 1775 года прискакал из Бостона к позициям американских повстанцев, чтобы предупредить их о приближении британской армии. – Здесь и далее примеч. пер.
Опускаю перо в чернила, постукиваю пару раз по краю тарелочки, чтобы стряхнуть излишек, и продолжаю запись:
Сайрес, Джонатан, Ханна и Долли ходили на осенний бал в доме Мэй Кимбл. Вернулись поздно. Потом Джонатан отправился на Лонг-Рич на плоту, а с ним Сэм Дэвин и Джеймс
Я останавливаюсь и отрываю перо от страницы. В комнате уже не холодно, так что я не знаю, почему меня пробирает дрожь.
Все дело в той лисе, думаю я и смотрю в окно туда, где последний раз ее видела. Лиса давно убежала, а дневной свет прогнал из леса все пугающие тени, но я все равно ощущаю, что издалека что-то надвигается, чувствую предвестие каких-то бед.
Не будь дурой, Марта Баллард, говорю я себе под нос, а потом опускаю и взгляд, и перо. Вскоре я снова начинаю водить пером по бумаге.
Четверг, 26 ноября. – Ясно и очень холодно. Роды. Третья дочь Чарльза Кларка. – Мистер Коуэн позвал меня к Бетси Кларк, которая начала рожать, во втором часу ночи. В четвертом часу утра она благополучно родила дочь (это ее третий ребенок, все девочки). Потом меня проводили к Поллардам. Мне сообщили, что Джонатан и остальные пытались спуститься на плоту и их захватил лед в Бамберхук-Пойнт. Лед встает очень быстро. Сэм Дэвин провалился под лед, пытаясь добраться до берега, но его спасли…
Рука моя зависает над бумагой, и я собираюсь сделать запись о смерти Джошуа Бёрджеса, но в голове свербит какая-то мысль, будто где-то чешется, а потянуться почесать невозможно, так что я листаю страницы назад в поисках записи за прошлый месяц.
В моих дневниках страницы не пронумерованы, но это никогда не мешало находить нужные мне старые записи. Когда я пишу, то запоминаю, на какой стороне разворота и в каком месте страницы находится запись. Помню кляксы и вычеркнутые слова. Ошибки и описки. Прямо сейчас я четко вижу запись перед глазами, вижу, что верхний левый уголок страницы оторван, а на полях пятно. Когда помнишь такие детали, найти нужное несложно.
Четверг, 1 октября. – В основном ясно, иногда дожди. Сегодня у нас были гости. Приходил мистер Сэвидж, сообщил, что мистрис Фостер дала показания под присягой о том, что ее изнасиловали несколько мужчин, включая Джозефа Норта. Потрясающе! Провела день дома.
О господи, думаю я, выпрямляясь. Нужно предупредить Ребекку прежде, чем это сделает кто-то еще.
Соседи давно уже перестали удивляться тому, что я не пользуюсь дамским седлом. Меня так часто вызывают на происшествия и несчастные случаи, что подобные непрактичные вещи просто неуместны. Зачем вести себя как леди, если от того, как быстро я доберусь, может зависеть человеческая жизнь? Снова переоблачившись в наряд для верховой езды – юбку из саржи с начесом, которая превращается в широкие брюки, если перестегнуть два ряда пуговиц, – я иду в сарай седлать Брута.
Там Сайрес.
На мгновение мне кажется, что это Эфраим – настолько они похожи со спины, – а потом он поворачивается, и я вижу бороду.
Он краем глаза замечает меня и вздрагивает, но потом, не успеваю я моргнуть, тревога сменяется быстрой улыбкой, от которой его светло-карие глаза блестят. Потом Сайрес морщится, и я вижу разбитую губу и синяк под глазом. Я знаю, что ему такое не нравится, но все же беру его за подбородок и поворачиваю голову туда-сюда, чтобы осмотреть.
Сайрес закатывает глаза и вздыхает, но смиряется. Ничего не сломано, зашивать ничего не надо. Я его отпускаю. Мои взрослые мальчики терпят материнскую заботу только в небольших дозах.
– Ты когда вернулся домой? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами, будто не задумывался о подобных вещах. Может, так оно и есть. Часов у нас нет, но у каждого Балларда, включая меня, хорошее чувство времени – мы ощущаем его течение по движению солнечных лучей, по длине теней. Даже зимой. Даже когда небо закрывают густые тучи, а солнечный свет довольно мутный. Мы чувствуем время, и по нему строим ход наших дней.
Брут опускает голову через дверь стойла и фыркает, будто точно знает, зачем я пришла, и вовсе не рад меня видеть.