Ледяная река

Лохен Ариэль

Мозес криво улыбается мне – эту улыбку он тоже унаследовал от матери – и добавляет извиняющимся тоном:

– Понимаете, мы не хотели его класть тут на столе, потому что скоро есть с него будем. Тут дело не только в чистоте, ма говорит, мы распугаем клиентов, которые на завтрак придут: как же они будут есть кашу, когда на них покойник смотрит.

Эймос Поллард опускает тяжелую руку на плечо сына и издает звук, который можно трактовать и как недовольное хмыканье, и как смех. Говорит он гортанным баритоном, и, в отличие от живых и гибких интонаций сына, по речи отца заметно, что вырос он в Германии.

–

Жена пригрозила, что шею мне свернет.

Этих самых столов штук десять, и все они – кроме того, за которым до моего прихода сидели мужчины, – чисто вымыты, скамьи задвинуты под стол, а на столешницах стоят лампы, разливая вокруг теплый свет. Умещается за каждым столом восемь человек, и за десятилетия локти и тарелки отполировали столешницы до блеска. Прямоугольный зал выглядит просто и солидно – в таверне Полларда почти все такое, включая хозяев. По коротким сторонам его открытые очаги – каждый достаточно большой, чтобы на нем можно было зажарить молодого бычка, – словно в обеденном зале старинного английского поместья. Выложенный каменными плитами пол чисто подметен. Пахнет свечным воском, мастикой и вчерашним ужином – судя по всему, подавали тушеное мясо с картошкой.

Поллард-старший – крепкий мужчина с тяжелым подбородком и громадными руками. Он управляет таверной так, будто это маленький город, а он его мэр, но душа таверны – Эбигейл, жена Эймоса. В Крюке ее любят за щедрость, доброжелательность и кулинарные таланты. Скорее всего, от мрачной истории с трупом она постарается держаться подальше. Эбигейл из тех женщин, которые в состоянии забить, ощипать, начинить и поджарить пять гусей к обеду, но вида человеческой крови не выносят. Я таких всего несколько в жизни встречала и обычно брезгливости у окружающих не терплю, но для Эбигейл делаю исключение – у нее это кажется милым.

– Чем вам помочь? – спрашивает Мозес, делая шаг в мою сторону.

Он пытается произвести на меня хорошее впечатление. Я видела, как он глядит на мою дочь Ханну – скорее всего, хочет начать за ней ухаживать.

– Пока не знаю. Надо на него посмотреть.

Эймос по очереди пощелкивает суставами пальцев могучей левой руки, и звук этот заставляет меня поморщиться. Словно ветки деревьев ломаются.

– Зрелище малоприятное, Марта, – говорит он.

Я смотрю ему прямо в глаза и говорю:

– А в моей работе почти все малоприятно.

Эймос ведет меня в заднюю комнату, но я успеваю украдкой улыбнуться Мозесу, чтобы показать свое одобрение. Чем ближе я знакомлюсь с этим парнишкой, тем больше он мне нравится. Внешне он копия отца, но сердце и умение общаться с людьми у него от матери.

Саквояж я вешаю на сгиб локтя, плащ несу в другой руке. Мужчины плетутся за мной. Им хочется поучаствовать – это позволяет ощутить собственную важность, – но они держатся плотной кучкой. По пути они занимают себя бессмысленной болтовней.

– Наверняка Кеннебек замерзла до самого Бата, ну или почти.

– Угу, как пить дать с десяток судов застряли до весны.

– Колено совсем от холода распухло. Никак не распрямить, на лошадь не сядешь.

– Слыхали? Та негритянка вернулась в Крюк.

Это последнее замечание привлекает мое внимание, и я бросаю беглый взгляд через плечо на Сета Паркера. Я хочу встретиться с ним глазами, спросить, как у нее дела, но Сет смотрит на дверь кладовки и будто не

замечает, что произнес свой вопрос вслух. Мужчинам, конечно, пришлось поработать, пока они вытаскивали тело из реки, но теперь, когда они к нему приближаются, им явно настолько не по себе, что аж в воздухе искрит. Когда дверь с жутковатым скрежетом открывается, все разом подаются назад.

О господи, думаю я, качая головой. С мужчинами и смертью всегда так – либо они ее причиняют, либо боятся ее.

Прямоугольник света из большой комнаты падает на пол кладовки и освещает половину стола, на котором лежит тело, но пока мне видна только темная куча из замерзшей одежды и согнутых конечностей.

– Принесите фонарь, – говорю я через плечо Мозесу. – А лучше два.

Через мгновение он возвращается, держа в каждой руке по фонарю. Мужчины расступаются, чтобы пропустить его, и он ставит фонари по концам стола. Их теплый свет наконец позволяет мне как следует разглядеть тело.

Две вещи становятся очевидны сразу.

Это определенно Джошуа Бёрджес.

И его повесили.

Теперь видно не только тело, но и всю кладовку. Припасы сложены вдоль стен, свалены в углах и подвешены к потолочным балкам. От сочетания свиных голяшек, свисающих с потолка, и растянувшегося на столе трупа меня пробирает дрожь, а одного из мужчин явно начало подташнивать.

Я подхожу к столу, не обращая внимания на чьи-то удаляющиеся шаги, на то, что у меня за спиной кто-то нервно переступает с ноги на ногу, на внезапно воцарившуюся тишину. Я игнорирую все, кроме того, как замедляется мой пульс и успокаивается разум, – я специально училась так сосредотачиваться, отстраняя суматоху, страх и хаос. Глубоко вдохнув через нос, отмечаю запах лампового масла, лука и соли, но ни крови, ни гнили, ни рвоты. Ставлю саквояж и кладу плащ на пол. Потом расстегиваю пуговицы на запястьях и закатываю рукава до локтей – сначала правый, потом левый. В саквояже у меня туго скатанный чистый льняной фартук. Я так долго им пользуюсь, что ткань стала совсем мягкой и на ней неотстирываемые пятна. Достаю его, надеваю через голову и завязываю за спиной, одновременно бегло осматривая тело.

– Мозес?

Он подходит ближе.

– Да?

– Мне нужен таз с горячей водой и чистые тряпки.

Мозес озадаченно моргает, потом открывает рот. Ему хочется высказаться, но я вижу, что ему сложно подобрать слова, – он не хочет проявить неуважение ко мне, но не видит в моих указаниях смысла. Наконец Мозес начинает говорить, но успевает произнести всего одно слово, прежде чем я его прерываю.

– Но…

– Да, я знаю, что он мертв.

– А зачем его обмывать?

Вопрос простой, но по сути довольно жесткий. Сразу ясно, на чьей Мозес стороне в скандале, который расколол нашу деревню. Зачем обмывать тело преступника? Насильника?

Мужчины, столпившиеся в дверях у нас за спиной, согласно хмыкают в знак поддержки. Похоже, доставать труп Эймос Поллард звал тех, кто сочувствует Ребекке Фостер.

– Я его не обмываю. Я его осматриваю, – говорю я прямо. – Потому что это моя работа.

Глянув через плечо, я вижу, что огонь в очаге разгорается, но тепло от него еще не скоро дойдет до кладовки. Холод здесь влажный и зловещий, он будто просачивается под одежду. Пробирает до костей. Я тру руки о фартук, чтобы хоть как-то их согреть.