Ледяная река
Шрифт:
– А когда у тебя в последний раз были месячные?
– В конце июля. Уже после отъезда Айзека.
Четыре месяца. Достаточно долго для того, чтобы удостовериться в беременности.
– Ты ему сказала?
– Нет. Но думаю, он догадался.
– Мне так жаль, – шепчу я, прижимая Ребекку к груди. На этот раз нет ни слез, ни печали, только тишина и пустота. Бездна там, где раньше был живой и храбрый дух моей подруги. Я отодвигаюсь и опускаю руку на живот Ребекки. Маленький плотный выступ несложно нащупать. Я легонько нажимаю на него с разных сторон, просто чтобы убедиться, но сомнений никаких. Ребекка Фостер стройная женщина. Скоро это будет не скрыть.
–
– Ничего. Пока ничего.
Лесопилка Балларда
Я прохожу прямо к себе в рабочую комнату, думая о Ребекке Фостер, но когда берусь за дневник, вижу на нем записку и узнаю каракули Сайреса.
Я знаю, что ты хочешь поговорить, но я поехал в Крюк с Мозесом, чтобы забрать топленый жир, который Эймос для нас приберег. Не знаю точно, когда вернусь.
Дальше клякса – похоже, он не оторвал перо от бумаги, пока обдумывал, что еще написать.
Про Бёрджеса: ты, наверное, уже знаешь, что он схватил Ханну. Поэтому я его ударил. Но если он мертв, я тут ни при чем. Я довел девочек до дома и лег спать. Честное слово.
Дети у меня такие, какие есть. Но если я чему и научилась, растя мальчиков, это тому, что некоторые из них лгут, а некоторые признаются. Сайрес из последних. Он всегда признается. Все те годы, которые он прожил с нами, у меня никогда не было повода в нем сомневаться. Нет и сейчас. Так что я складываю записку и отодвигаю ее в сторону. Пытаюсь вспомнить, зачем я сюда пришла.
Я потеряла нить мысли, не могу вспомнить, что собиралась найти в дневнике. Такие проблемы бывают у любой матери большого семейства, которая берется за перо. Я не могу рассчитывать на то, что меня оставят в покое, а уж тем более на то, что смогу долго сидеть и собираться с мыслями, связывая их воедино. Такая роскошь доступна мужчинам с библиотеками, дворецкими и женами. Матери находят другие способы делать свое дело.
А, вот наконец! Я ловлю краешек ускользающей мысли и мчусь за ней, пока она не улетучилась совсем.
Снова читаю запись. Листаю дневник назад.
Четверг, 1 октября. – В основном ясно, иногда дожди. Сегодня у нас были гости. Приходил мистер Сэвидж, сообщил, что мистрис Фостер дала показания под присягой о том, что ее изнасиловали несколько мужчин, включая Джозефа Норта. Потрясающе! Провела день дома.
Я постукиваю по странице кончиком пальца. Несмотря на эту формулировку, поразила меня не сама новость – я осматривала Ребекку в середине августа, после нападения, – а то, что она выступила с публичным обвинением, не посоветовавшись сначала со мной. Изнасилование – тяжкое преступление в Соединенных Штатах, оно карается смертью. Но за пять десятков лет моей жизни я только раз видела, чтобы мужчину за это повесили. Доказать изнасилование почти невозможно, а до недавнего времени большинство мужчин, которых в нем уличили, до суда просто не доживали. Недавняя Война за независимость и подписание Конституции создали систему законов, рассчитанных на то, чтобы карать за подобные преступления. Это все-таки сильнее удерживает оскорбленного отца или брата от самосуда.
Веду пальцем вверх по странице до предыдущей записи, пытаясь понять, почему Ребекка сделала публичное заявление.
Среда, 30
А может, не так уж удивительно, что она так поступила. Слухи о нападении стали расходиться среди людей и наверняка дошли и до Норта. Я снова листаю дневник назад, к августу, когда все это началось.
Среда, 19 августа. – Ясно. Меня позвали к мистрис Фостер. Она пожаловалась мне, что десятого августа подверглась жестокому насилию со стороны Джозефа Норта и Джошуа Бёрджеса. Рассказав об этом насилии, она сказала, что худшего надругательства и быть не могло, разве что не убили. Еще она сказала, что Норт обошелся с ней хуже, чем кто бы то ни было в мире, но считает, что лучше молчать, пока не вернется муж, надеясь, что это будет скоро. Вернулась домой в час ночи. Устала.
Ребекка и правда молчала почти два месяца после нападения, признавшись только мне. На тот момент это казалось разумным. Я хотела, чтобы у Ребекки была защита, когда она выступит с обвинениями, так что она никому не говорила, пока Айзек не вернулся из Бостона. Обвиняемые пользовались уважением в обществе, и Ребекка могла бы пострадать еще больше, если бы выступила против них самостоятельно. Только потом стало ясно, что лучшим подтверждением нападения на Ребекку было то, что сделали с ее телом. Если б она подала жалобу в день, когда я ее нашла, вся избитая, никто бы не усомнился в ее словах. Видит Бог, это было просто ужасно. Девять дней у нее так все болело, что она едва была в состоянии заботиться о своих детях. Она не могла мыться, еле могла есть. В таком состоянии я и нашла ее девятнадцатого августа, когда приехала к ней домой. Но поскольку мы ждали, пока вернется Айзек, ее внешние травмы за эти недели успели исцелиться, а в окружающих поселилось сомнение.
Если б я могла сейчас все сделать по-другому, я бы отвезла Ребекку на телеге в мировой суд в Вассалборо в тот же день, как нашла ее. Из-за своего бездействия я чувствую на себе часть вины за то, как все пошло. И теперь, боюсь, с ранами у Ребекки в душе уже ничего не поделаешь.
А теперь ситуация для моей подруги стала еще хуже. Учитывая то, что я узнала утром, подозреваю, Ребекка уже в августе боялась беременности.
Суббота, 22 августа. – Ясно. Была у мистрис Фостер. Она чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно. Там индейцы.
Вторник, 25 августа. – Ясно. Поехала к мистрис Фостер…
На той неделе я ездила к Ребекке три раза. Я перевязывала ее раны, готовила ей еду и заботилась о ее детях. И все это время я пыталась придумать, что делать по поводу нападения. Айзек был в Бостоне, пытался добиться, чтобы глава его конгрегации принял меры относительно его увольнения с должности пастора в Хэллоуэлле из-за некоторых теологических разногласий.
Салли Пирс, как оказалось, не могла свидетельствовать в пользу Ребекки. В августе она была в Форт-Вестерне, ухаживала за своей старшей сестрой и новорожденной племянницей. Без мужа и без служанки Ребекка осталась одна и была уязвима. Легкая добыча. Но почему? Вот чего я никак не могла понять. Почему Норт и Бёрджес совершили такое чудовищно жестокое преступление? Они же не могли быть уверены в том, что она ничего не расскажет. Или что им это сойдет с рук.