Ледяной клад
Шрифт:
Баженова больно закусила губу, отвернулась.
На нее глядели. Считают: румяная, здоровая, пришла сюда с пустяком, "с жиру бесится". У всех, конечно, есть свои семьи. Это понятно с первого взгляда. Больны они все, должно быть, очень серьезно. Бледные, опавшие на лицо. Но об их здоровье думают сейчас, тревожатся мужья и дети. А у нее, полной, румяной, сущий "пустяк" - нет семьи, нет ни мужа, ни детей. И не будет.
И никто не станет тревожиться о ее здоровье...
Чередой пробежали перед ней опять те горькие видения, все-все с того вечера, когда она, рдея
Баженова зажмурила глаза.
...Она увидела теперь полутемную комнату красного уголка, рабочих, сдержанно покашливающих в ожидании, когда же председатель закроет собрание, и вдруг возникшего на пороге незнакомого человека в дымящейся от мороза дохе.
"Надо быть не где южнее, а где нужнее", - сказал Цагеридзе в тот вечер. И эти его слова тогда как-то сразу вызвали к нему уважение. Может быть, именно потому она с такой готовностью пригласила его к себе на квартиру, рискуя еще больше осложнить отношения с Елизаветой Владимировной. Но этот человек покорил ее своей простотой, открытой душой и честностью суждений. А главное, она увидела: человек имеет большую цель жизни, человек тверд, человек добьется того, чего хочет. Не для себя. Для общего блага. Хорошо находиться рядом с таким человеком! Его сила становится и твоей силой.
И еще увидела она в тот же вечер: Николай Цагеридзе красив. Не той холодной нагловатой красотой, которая иногда притягивает сама по себе. Николай Цагеридзе удивительно красив в разговоре, в жесте, в порыве, когда на лице у него отражается вся его живая душа, горящая светлым, чистым огнем.
Да... А потом она видела его разным.
И оскорбительно-прямо упрекающим ее за непочтительное отношение к матери.
И энергично отдающим приказания, когда Михаил Куренчанин притащил из лесу на спине закоченевшую Афину.
И внимательно выслушивающим советы рабочих, как вернее спасти замороженный лес.
И растерянно переминающимся посреди танцующей молодежи, подавленного мыслью, что он - хромой и потому его жалеют.
И в бешенстве кричащим несправедливо и зло на старика бухгалтера.
И ковыляющим без палки, без костыля среди торосов Читаута по снежным сугробам.
И мрачным, с написанной на лице глубокой болью: "Николаю Цагеридзе сегодня связали руки...", глухо бормочущим непонятные злые слова на грузинском языке.
И наконец - стоящим под окном без шапки, плохо различимым в темноте морозной ночи: "Цагеридзе очень тоскливо. Цагеридзе понял сегодня - ему одному тяжело. Ему без вас больше нельзя... Мне нужно думать очень о многом. Но больше всего я буду думать, как я люблю вас, Мария..."
Она все время видела его разным и всегда одинаковым - самым для нее дорогим. Николай сказал ей тоже эти слова. Так разве может она не сделать все, все, чтобы действительно стать для него самым дорогим человеком!..
Ее очередь к врачу приближается. Осталась только одна, уже стареющая женщина, с огромной грудью, похожей на засунутую под платье подушку. Она
...Вчера в тресте спросили: "Товарищ Баженова, а вы-то что так рьяно защищаете идею Цагеридзе? С потерей леса давно уже и всюду смирились. Надо ли поднимать мертвого из могилы, тогда как в уши кричит живой ребенок новый сплав? Вы осмысленно верите в возможность спасения леса?" Она сказала: "Верю осмысленно. Верю в человека. Он дело свое доведет, обязательно доведет до конца!" Ей возразили: "Ну вот, вы верите, а сам Цагеридзе не верит. Иначе разве бы он стал просить консультанта из ЦНИИ?" Баженова сказала упрямо: "Консультанта на рейд можете не посылать". Ей ответили: "Поздно переигрывать, человек приглашен. И, между прочим, это будет не плохо. Если сказать по-человечески, зачем вашему Цагеридзе, совсем еще молодому инженеру, брать все на себя одного? Пусть наука тоже скажет свое веское слово. Ни черта ведь этот ЦНИИ практикам нашим не помогает!"
Да разве им понять, что Николай не от беспомощности своей согласился на приезд консультанта? Разве им понять, что никакой ответственности он не боится? Не в этом же вовсе дело!..
Тяжело покачивая широкими бедрами, зашла в кабинет врача и грудастая женщина. Туда все время заглядывают в дверь молодые люди в белых накрахмаленных шапочках. Неужели так вот, под их любопытными взглядами, Лев Ефимович будет осматривать эту женщину? А потом и ее...
...В тресте предупредили. Ей нужно будет улететь в Покукуй послезавтра. Вместе с консультантом ЦНИИ. Он вот-вот должен подъехать из Москвы. Самолет двухместный. Нельзя патрульную лесную авиацию использовать как такси, гонять специальными рейсами, когда захочется. Этот рейс будет последним, и то лишь ради консультанта. Надо - летите на пассажирских самолетах до Тогучена. И что же тут поделаешь, если придется ехать до рейда на лошадях не двадцать пять, а сто двадцать пять километров. На то и Сибирь! Во всяком случае, так придется возвращаться на Читаут и Василию Петровичу...
Объявит ли ей здесь, сегодня, Лев Ефимович свой приговор? Ах, зачем она бесполезно тянула первые пять дней! Не зная твердо судьбы своей, на рейд вернуться она не сможет.
14
Что-то слишком уж быстро вышла из кабинета грудастая женщина. Вышла скучная, пасмурная, вытирая платочком губы.
– Заходите. Смотреть даже не стал. Не все анализы приготовила.
"Не все анализы"... У нее совсем нет никаких анализов. Нет даже "направления"...
Баженова поспешно поднялась, поправляя на локтях теплый вязаный свитер, мельком схватила взглядом на плакате слова: "Перед сном непременно проветривай комнату", и на негнущихся, заледеневших ногах вошла в кабинет.