Ледяной клад
Шрифт:
Баженова в жуткой тишине ждала его слов.
– Необходимы предварительно обычные анализы плюс рентген. А затем, вероятно, глубокое обследование в условиях стационара, - проговорил он ровно и совершенно бесстрастно. - Вот все пока.
– Доктор, прошу вас, мне нужен точный ответ. Я не могу уйти без такого ответа, - запинаясь, сказала Баженова. - Не обязательно ответ ободряющий. Я не рассчитываю на него. Но - только правду. Жестокую, но правду.
– Всю правду я вам скажу, как только будет закончено обследование в стационаре, - он полистал толстую тетрадь в клеенчатом переплете, сделал пометку. - В стационар я вас могу положить примерно...
– Нет, нет, я верю вам! Я во всем верю вам, доктор! Вы не подумайте...
– Хорошо. А на все анализы я дам сейчас направление. Можете сделать их уже завтра. Занесите мне.
– Доктор, послезавтра я должна улететь в Покукуй, в читаутскую тайгу. Через месяц я лягу в стационар. Завтра я сделаю все анализы. Буду делать все и так, как вы прикажете. Но сегодня вы должны мне точно сказать...
Медленно передвигая по столу, Лев Ефимович протянул к ней руки. Подчиняясь молчаливому приглашению, Баженова положила в его крупные ладони свои маленькие, холодные пальцы.
– Человек, - сказал он, мягко пожимая ей руки, - дорогой мой человек! Я понимаю, вы видите сейчас во мне бога. А я не бог, я такой же, как и вы, обыкновенный. Но только умею кое-что приличное делать из живых человеческих тканей. И я это сделаю, когда я буду о вас знать все. А сейчас я знаю не все. Потерпите.
– Но хоть что-нибудь твердое, безусловное уже сейчас вы можете мне сказать? Ну, я прошу! Я же не могу уйти без этого, не могу улететь. Ну, вы поймите меня, доктор! Для меня это необыкновенно важно...
Баженова горячо и долго повторяла глухо молчащему врачу все одну и ту же просьбу свою: "Скажите, скажите..." Она не могла, не смела открыться, объяснить, почему ей это так необходимо именно сейчас, немедленно. Не смела объяснить, что там, в читаутской тайге, ее ждет человек, который любит, очень любит, и она должна, обязана дать ему ответ. Тот или иной, но определенный. Ведь Лев Ефимович из ее рассказа понял, очевидно, что она по-прежнему замужем. А теперь Лев Ефимович думает, что ей просто хочется скорее порадовать мужа. Если бы он знал! Если бы понял...
Она так настойчиво и так взволнованно просила его, что врач наконец отозвался. Внимательно и с лаской вглядываясь в нее, заговорил:
– Человек, если бы ваше возвращение к нормальному состоянию женщины было полностью исключено, я сразу же и сказал бы вам об этом. К чему бы тогда анализы, к чему обследования? Надежда есть! Но вряд ли очень большая надежда. Вы знаете, что такое радиотелескоп? Известны вам его возможности? Он способен улавливать столь незначительные излучения, что в них даже трудно поверить. Но радиотелескоп свидетельствует: там - звезда! Если хотите, мой "радиотелескоп" тоже свидетельствует: там звезда! Но излучения так незначительны, что пока трудно определить со всей достоверностью, насколько велика сама звезда. Простите мне эту аллегорию, но космос нынче у всех в умах, и я тоже люблю иногда мечтой уноситься туда. Итак. Если после обследования в стационаре мои предположения подтвердятся, я сделаю вам операцию. Попытаюсь вернуть человеку его человеческое, женщине - женское. Операция, не скрою, будет не из простых. Вероятнее всего, вам дважды или трижды придется ложиться на стол. Может быть, даже без пользы. Подумайте и об этом, решая вопрос с тем, кого вы сейчас снова любите. С тем, кто вас действительно ли? - тоже очень любит сейчас. Если он требует...
–
– А-а... Что ж, понимаю и это. Мужественно. Благородно. Итак, без гарантии, но все же с надеждой. Прошло, говорите, семь лет. Раньше бы надежды было больше. Всегда, человек, раньше лучше, чем позже. Не спрашивайте, что именно и каким образом намерен я оперировать. Это сейчас совсем ни к чему, пока не определено главное - право на операцию. И ваше, и мое. Годится вам такой ответ? Вы сами просили, настаивали на жестокой правде. Это правда. И, как видите, жестокая. Но, повторяю, с надеждой.
Баженова посидела, глядя в одну точку. Холод никеля все еще преследовал ее.
– Будет очень больно, доктор? - тихо спросила она.
Лев Ефимович вышел из-за стола, сделал несколько шагов взад и вперед по кабинету, остановился за спиной Баженовой, положил ей свою большую, но почему-то теперь очень легкую руку на плечо.
– Этот человек думает о боли, - проговорил он. - Человек всегда думает о боли. А вы еще и женщина. Когда вы станете рожать, будет тоже больно. Готовьте себя к боли. Вы ведь этого сами хотите!
– Да, я хочу, - сказала Баженова. - Спасибо, доктор. Через месяц я снова прилечу сюда. Не знаю, как я вас должна благодарить, но этот день для меня, я верю, - самый счастливый день в жизни. До свидания, доктор!
– До свидания, человек!
Он проводил ее до двери, повернул ключ в замке. И Баженова с еще большей благодарностью подумала: он избавил ее от лишних, любопытных глаз, от лишних страданий.
На самом пороге она еще задержалась.
– Доктор, а что такое шок?
– Это внезапное... - он остановился, не договорив до конца. - У вас что, слабое сердце? Кружится голова? Или мнительность? Вы боитесь операции?
– Нет, я не боюсь, - сказала Баженова. - Это просто так. Простите меня, пожалуйста!
15
Гостиница "Север", где остановилась Баженова, принадлежала заполярному полиметаллическому комбинату. Именно для него предназначался, но не был доставлен замороженный лес.
Оформляя у дежурного администратора ордер на койку, Баженова испытывала неловкость. Администратор долго мялся, говорил, что нет свободных мест, даже "своих" поместить некуда. "Но мы ведь тоже ваши, мы готовим, сплавляем для комбината лес", - сказала Баженова. И администратор вдруг посветлел, заулыбался: "Хорошо, занимайте койку в тридцать девятом!" Он, вероятно, и не знал вовсе, что Читаутский рейд не выполнил своих обязательств перед комбинатом.
Баженова взяла ордер. Но каждый раз, проходя мимо окошка администратора, невольно отводила глаза в сторону и думала: "А лес мы им не доставили".
Почти все комнаты в гостинице заполняло славное племя командировочных. Проектировщики, снабженцы и главным образом "толкачи" с их особой настырностью в характерах и простудной хрипотой в горле.
Беспрестанно, в очередь, и день и ночь, по телефонному аппарату, единственному на каждый этаж и выставленному в коридор, велись междугородные переговоры. Слышимость была неважная, телефонистки беспощадно отключали своих абонентов, едва истекала, а может быть, даже еще и не истекала последняя минута разговора, и в коридоре все время стоял хриплый стон: "Москва!.. Москва!.. Не слышу...", "Алло! Норильск!.. Куда пропали?..", "Иван Петро... Девушка, почему выключили?", "Дайте дополнительный! По срочному? Все равно..."