Ледяной смех
Шрифт:
Да и о большевиках в селе тоже только слышали.
Настал новый год, и вторую неделю сельчане позабыли про добрый, привычный сон. Мешали постои воинских частей и всяких по достаткам беженцев. Людская сумятица в селе до того шумная, что даже дворовые псы от неустанного лая на голоса спали.
Проходила по селу всякими походками чужая, злая людская жизнь, скупая на добрые слова. Проходила разноглазая ненависть русских друг к другу в обнимку с матерной руганью. И не понять сразу, отчего в людях ненависть. Может, от того, что негде всем
Больше всего ненависти в глазах солдатских. Она в них с кровяными жилками. Солдаты зло глядят на всех, кто в кошевах приглаживает дороги полозьями. Но не могут похвалиться ласковостью взглядов и беженцы, глядя на приплясывающих солдат возле жара дымных костров. Живут русские среди снегов и морозов с оскаленными зубами, хотя утаптывают одинаковые пути на восток, утеряв все светлые надежды, давно позабыв, как пахнет дым из труб родных очагов…
Морозный вечер с ленивой повадкой исподволь густил черноту неба, отчего все ярче и ярче разгорались звезды.
Из окон избы бледные полосы света слегка желтили в сугробе тропинку, по которой ходила княжна Певцова. На девушке подшитые валенки, защитного цвета офицерская бекеша и заячья шапка-ушанка. Бекешу княжна выменяла на романовский полушубок, подаренный Тимиревой. Отдала подарок тяжело раненному в грудь прапорщику, увидев в его глазах жажду жизни, а не всеобщую злость, от которой в пути глаза депушки успели устать.
Певцова ушла из избы на морозный воздух, задыхаясь от волнения, прослушав рассказ бывшего начальника личного конвоя Колчака полковника Удинцева. Рассказ о последнем прощании адмирала с конвоем после сдачи по телеграфу своих полномочий Деникину.
Бродя под окнами, Певцова ясно представляла себе рассказанное Удинцевым и холодела от мыслей, что конвой так легкомысленно оставил жизнь адмирала на попечение союзного командования.
Удинцев уверял, что сам адмирал категорически настаивал на роспуске конвоя, заверив его состав, что добровольно и охотно вверяет свою судьбу тем, кто привел его к власти в Сибири.
Так говорил Удинцев, но все необычайные события январских дней убеждали Певцову в другом, а именно, что в настоящих политических условиях, создавшихся на Великой Сибирской железнодорожной магистрали, жизнь адмирала была в опасности, особенно под охраной флагов союзных держав.
В пути из Красноярска Певцова была очевидцем многих трагических событий, которые лишали надежды на возможность проезда союзных эшелонов в Иркутск без применения оружия.
Многие крупные станции были в руках восставших рабочих. Из-за этого почти прекратилось движение по дороге. Оба пути забиты лентами эшелонов с мертвыми паровозами.
Воинские части, оставленные командирами на попечение младших офицеров, продолжали отступление на авось, постепенно переставая существовать как боеспособные единицы из-за массового перехода солдат на сторону победителей.
Всем, кто стремился спастись от Советской власти, следовало любой ценой найти любой путь на восток к Байкалу, ради спасения жизни, вверив
Напугало Певцову и то, что Удинцев ничего не сказал о Тимиревой. Или он действительно ничего не знал о ней, или намеренно умолчал, будучи в курсе их отношений.
Певцова преклонялась перед Анной Васильевной за ее преданность адмиралу, любила ее за нежность души, способной растворять в этой нежности чужие горести и невзгоды, умевшей находить верные слова бодрости, приносившие покой мятежному сознанию любимого.
Что с Тимиревой теперь? Узнает ли она о ее судьбе…
В течение только двух лет Певцова стала свидетельницей гибели многих людей из тех, кто в ее понятии был вне смерти.
Среди снегов Сибири теперь и ее судьба почти не принадлежала ей. Жизнь могла оборваться на пули неведомого стрелка, могла заледенеть от стужи в буранной, снежной мгле. Теперь в ее судьбе все было во власти сил, о которых недавно совсем не имела понятия.
Только в пути, натыкаясь повсюду на людскую озлобленность, она убеждалась, как лжива была идея борьбы с большевиками за Россию, как вся она строилась на корыстных замыслах немногих лиц, сумевших святостью лозунгов вовлечь в осуществление гражданской войны сотни тысяч людских сознаний, слепо веривших лжепророкам, вещавшим о светлом будущем России, призывающим помочь им въехать в Москву на белых конях.
Покинув столицу, расставшись с матерью, уехавшей во Францию, Певцова обосновалась в Омске, бездумно подчинившись власти тех, для кого было выгодно, пользуясь ее титулом и внешностью, держать ее около себя ради политических махинаций и сделать наконец своей пособницей в сферах союзного командования.
Последние месяцы жизни в Омске заставили ее разглядеть лица политических дельцов и мнимых друзей России из Европы.
Теперь с каждой верстой больней сжималось сердце при мысли о неизбежной разлуке с Родиной. Она представляла, какой безрадостной будет ее жизнь на чужбине среди тех, кто из любого чужого несчастья способен извлекать выгоду.
В январские дни в пути княжна каждый день наблюдала, как из-за хаоса в Сибири менялось отношение сибиряков ко всем, кто покидал ее. На их лицах улыбки сменяла нахмуренность. Они легко отказывали и ночлеге, в пище, в фураже для лошадей. Слава богу, что еще пасовали перед оружием и радостно тянули руки к золотым монетам, но, к сожалению, не у всех беженцев они водились в карманах.
Певцова поняла, что и в иных русских сердцах есть тенета равнодушия к горю себе подобных и радовалась, что для своего спасения могла откупаться от него золотом…
Дружно занялись лаем собаки.
Певцова, прислушавшись, поняла, что псов растревожило появление в селе новой воинской части, и вернулась в избу. В горнице на столе горела лампа. На свету на нем бутылка коньяка, стаканы, глиняная миска с квашеной капустой. За столом по-прежнему сидели полковник Удинцев, Красногоров и поручик Пигулевский.
На лавке с компрессом на голове лежала Васса Родионовна. На лежанке у печки, сливаясь с полутьмой, сидела Калерия Кошечкина, положив голову на ее плечо, спала Настенька Кокшарова.