Ледяной смех
Шрифт:
— А солдат? Она отпустила его?
— Он сам ушел прошлой ночью.
— Правильно говорите, господин офицер, — вступил в разговор хозяин. — Мне тот служивый наказал сказать барышне, неохота ему больше солдатом быть. Родом он сибиряк, да и жительство у него возле Нижнеудинска. Вам, господин офицер, в самый раз возле барышень быть. Потому, на мое разумение, с конем у вас обхождение правильное, а это для ямщика самое главное.
Раздевшись, Пигулевский похлопал хозяина по плечу.
— За похвалу спасибо, Тимофеич. Не забудь, что обещал
— Да я уж изладил его.
— Еще раз спасибо. Княжна, будьте добры налить мне чай. Проглочу и пойду сменить Настеньку возле больного.
— Может быть, сделаю это лучше я?
— Вы понадобитесь здесь Настеньке, этой удивительной девушке.
— Вам, видимо, я не по душе, говорите обо мне без удовольствия.
— О чародейках говорить опасно, чтобы не приучить свое сознание к их образу.
— Пигулевский, вы просто болтун.
— Возможно, но с хорошей и отзывчивой душой. В этом вы скоро убедитесь.
— Чай вам налит.
Пигулевский сел за стол и, оглядев Вассу Родионовну, спросил:
— Что испортило вам, мадам, в данный момент настроение? Чем вы так озабочены?
— Просто болит голова.
Пигулевский торопливо пил чай с ложечки.
— Слышал, что сегодня тронетесь в путь?
— Да. К сожалению, через час расстанемся. Пусть совсем метель стихнет. Знаете, Пигулевский, приглядевшись к вам, я решила, что вы хороший человек, хотя до противного злой на язык.
— Это во мне от страха. Огрызаюсь, чтобы меня не загрызли люди, привыкшие считать себя хорошими. Надеюсь поцеловать ваши руки при прощании. А вы, Калерия, чем недовольны?
— Только тем, что из-за трусости сестры должна расстаться с Настенькой и Певцовой.
— Помолчи!
— Не подумаю!
— Больше всего боюсь женских ссор, а потому исчезаю.
После ухода Пигулевского Васса Родионовна спросила Певцову:
— Неужели действительно ваше решение окончательно?
— Окажись вы на моем месте, вы ведь не бросили бы Настеньку?
— Видите ли. А впрочем, вы очень странная девушка. Мне жаль расставаться с вами. С вами так весело. Умеете вселять в людей бодрость. Может быть, все же передумаете?
— Нет, не передумаю. И вашей неуместной просьбой не заставляйте меня быть грубой.
— Вот уж не предполагала, что так отплатите нам с Володей за заботу о вас. Помните, кто вы, княжна.
Васса Родионовна, увидев спокойно сидевшего за столом мужа, резко сказала:
— Сидишь как истукан. Неужели не видишь, что мне надо помочь одеться. От волнения должна подышать свежим воздухом. Господи, когда кончится наша Голгофа?
Глава двадцать первая
Три дня после выезда из села Шерагуль Настенька, Певцова, Пигулевский с больным Муравьевым ехали довольно быстро, останавливаясь только для того, чтобы дать лошади корм и отдых.
О длительных остановках приходилось забыть. Ускорился темп отхода войск и их скопление
Лошадь, такая неказистая на вид, благодаря уходу за ней Пигулевского и щедрой на овес Певцовой, платившей за него золотом, прихорашиваясь, набирала силу и радовала ездоков.
Желчный Пигулевский, оказывается, обладал бесценным умением общаться с людьми. Всегда находил в воинских частях со стороны командования и солдат доброжелательное отношение. И путь девушек с ним проходил без каких-либо приключений.
Муравьев болел тяжело. Температура у него то падала, то вновь поднималась, лишая его сознания. Тогда Настенька, совершенно потерянная от страха за его жизнь, вслушиваясь в бред больного, выходила с потухшим взглядом.
Пигулевский с удивлением радовался, как девушки быстро осваивались со всеми передрягами в их новом быту. Они послушно выполняли его советы и просьбы. Научились умываться снегом, спать возле костров и щеголяли с обветренными лицами, измазанными сажей.
Общение Пигулевского с воинскими частями, его посещения станций железной дороги давали ему возможность быть более или менее в курсе всего происходящего в отступающей армии. Правда, он не скрывал, что сведения чаще всего были слухами, но большинство из них в конце концов становилось реальностью.
Но все приносимые им новости были безрадостны. Смертельно болел в Кутулике генерал Каппель, который был, кажется, единственным генералом, при упоминании о котором солдаты, морщась, не сплевывали сквозь зубы.
Крайне удивляло Пигулевского полное равнодушие солдат и офицеров к судьбе Колчака, и он находил этому объяснение: что Колчак пренебрег желанием армии — отступать вместе с ней.
Но были новости, от которых Пигулевский совершенно терял самообладание и, сдерживая волнение, пил спирт, не пьянея.
Особенно потрясло его известие о том, что на станции Зима по приказу генерала Сахарова были зверски убиты офицеры, заподозренные в замысле взрыва тоннелей на Кругобайкальской железной дороге. Офицеры намеревались заставить чехов и союзников покинуть зшелоны и отступать вместе со всеми. Расправа с офицерами была совершена без суда и следствия — головорезы из контрразведки бросили в помещение с офицерами три бомбы.
Весть об этом всполошила войска. Приказ генерала был, как все его приказы, чудовищен. Почувствовав опасность для своей жизни, Сахаров укрылся в одном из эшелонов иностранных миссий. Возмущенные офицеры и солдаты, не зная места его убежища, открыли стрельбу по союзным поездам и камнями разбивали в них окна, требуя выдачи Сахарова. И все были уверены, что генерала спасло от смерти только восстание шахтеров на Черемховских копях. Воинским частям, бывшим на станции Зима, пришлось спешить в Черемхово, чтобы не быть отрезанными от пути к Байкалу. Бой с шахтерами в Черемхово длился два дня. Возможность войскам продолжать путь отступления была все же достигнута.