Легенда о Чёрном ангеле

Манило Лина

В каждом из нас бесчисленное количество граней. Острых, затупившихся, преломляющих свет и поглощающих тьму, но есть вещи, на которые человек при всём желании не пойдёт. Спартак никогда не станет прятаться за бабскую спину — факт. Да и знает отлично, что меня нельзя пронять красивой задницей и упругими сиськами. Толку тогда время тратить на подобные схемы?

Но ситуация с идиоткой этой не даёт покоя. Даже если отмести возможную причастность Спартака, что-то она точно от меня хотела — зря такой любовью не пылают.

—

Чего ты кислый такой? — вытаскивает из болота размышлений голос Роджера. — Выпей, что ли, а то совсем бледный.

— Румяный, думаешь, стану? — усмехаюсь и встаю из-за стола. — Я только посинеть могу.

Усаживаемся в креслах по обе стороны от низкого столика, Роджер ставит в центр запечатанную бутылку виски и вытягивает длинные крепкие ноги.

— Народу в “Магнолии”, конечно, дохерища, — задумчиво замечает Роджер, окидывая взглядом зал клуба, сквозь большое окно во всю стену. — И девки красивые на сцене.

— Ага, красивые…

Я вижу, что старинного друга что-то волнует: смотрит как-то загадочно, будто спросить хочет, но не решается. Я знаю, что долго молчать он не сможет, а иначе на части изнутри порвёт.

— Слушай, это не моё дело, конечно, — всё-таки сдаётся под напором собственного любопытства, — но мы с Викингом уже весь мозг себе сломали… ты себе любовь, что ли, завёл? Брюнетка, которая.

Роджер щурит здоровый глаз, внимательно глядя на меня, а я усмехаюсь. Вот, знал же, что они точно будут обсуждать Марго. Столько лет знакомы, угадать было не сложно.

— Старые сплетники, — ворчу, хлопая, хорошенько размахнувшись, Роджера по плечу.

— Какие есть, моложе не станем.

Роджер смеётся и откупоривает бутылку, а я ставлю рядом два стакана, потому что расслабиться, пока есть такая возможность, совсем не мешает. В любой момент может случиться какая-нибудь херня, так что приходится ловить момент. По-другому никак.

— Так что там? — не выдерживает Роджер, сгорая от любопытства. Даже в кресле ёрзает. Как маленький, честное слово.

— Ну… как тебе сказать…

— Как-нибудь скажи уже, в конце концов!

— Родж, помнишь, я когда-то давно рассказывал тебе о девочке Маргаритке?

— С медведем, что ли? — перебирает этот человек с феноменальной памятью. — Из интерната?

— Какой умный, — усмехаюсь и чувствую, как внутри, будто пружина лопается. Становится так легко, спокойно.

— Так это она? — переспрашивает, явно шокированный открывшимися деталям. — Ни черта себе!

В двух словах рассказываю, как снова встретились с Маргариткой, и, говоря — непривычно много для самого себя, — понимаю, что снова скучаю по ней.

— Но тебя же что-то парит? — спрашивает Роджер, когда заканчиваю рассказ. — Поделишься?

— Попробую. Не факт, что получится.

И я снова говорю о том, в чём даже сам себе боюсь признаться,

а Роджеру — можно. О том, что сердце в груди распухло до невообразимых размеров, а перед глазами постоянно мелькает её образ. Это почти наваждение, и мне это даже мешает, но избавиться не получается. Но самый главный вопрос: хочу ли я что-то менять и бороться с этой напастью? Не уверен.

— Понимаешь, она идеальная… ну, чёрт возьми, я не мастер красивых слов, но с ней мне хорошо.

— Ну, так? И в чём проблема? Сам же всегда учил, что если хочется, нужно делать.

И правда, я, всегда избегая сложностей, и другим предлагал не брать дурного в голову и просто делать то, чего душа просит. Но с Марго почему-то слишком много сомнений.

— Не прикидывался лаптем, — хмурюсь, допивая содержимое стакана. Виски согревает изнутри, но голова пока ясная. — Сам знаешь, сколько на мне гадости налипло, не содрать. Я ж другим не стану, а она… хорошая она, в общем.

— Вот и радуйся, придурок, что нашёл хорошую, а не какую-нибудь шалаву подзаборную, которой только бабки и адреналин нужны.

— Ладно, это всё фигня… другой разговор есть.

Роджер удивлённо заламывает бровь, а я рассказываю ему о Спартаке. По мере развития истории друг мрачнеет, уходя всё глубже в себя, и я уже жалею, что начал об этом говорить.

— Я так надеялся, что он сдох, — чуть не выплёвывает и морщится.

— Как видишь, живее всех живых.

Роджер чертыхается сквозь сжатые зубы, шумно выпускает воздух и подливает виски в опустевшие стаканы. Закуривает молча, а я слежу за тем, как медленно, со скрипом и нервным подёргиванием левой щеки к нему возвращается самоконтроль.

— Карл, я очень тебя прошу: держи себя в руках и не поддавайся на его провокации. Он гнилой, но ты же у нас умный. Просто думай на пару шагов вперёд. Пусть подавится.

Киваю, потому что полностью согласен: лихорадить — лишнее. Ярость и злоба должны быть ледяными, рассудочными, а иначе — сгоришь, и даже пепла не останется.

Дальше общаемся о слишком многом, хоть со стороны и может показаться, что ни о чём важном. Просто мы давно уже умеем понимать друг друга с полуслова и случайного взгляда. И от этого мне спокойно.

Вдруг краем глаза замечаю какой-то переполох в зале: несмотря на преимущественную темноту, широкий участок вокруг сцены освещён лучше. И там…

— Драка! — озвучивает мою мысль Роджер, а я, сощурившись, присматриваюсь.

Да твою ты мать, быть того не может!

— Я сейчас, — выдыхаю и почти бегу к двери.

Роджер, не желая отставать, несётся следом, и за считанные мгновения мы оказываемся в зале. По пути расталкиваю всех, кто сам не догадался отойти в сторону, чтоб не зацепило. Нет, мне не могло показаться, не могло. Но, мать их, пусть это будет неправдой.