Шрифт:
Рассказы
Грустный рассказ о любви
В шестом классе они просто сидели за одной партой. В седьмом после школы вместе уходили домой. Правда, девочке домой было направо, а мальчику налево. Но очень скоро выяснилось, что если сперва
В восьмом классе они по-прежнему вместе уходили из школы — только теперь держась за руки. А ребятам говорили, что у них пионерская дружба, и при этом громко смеялись.
Мальчик был некрасивый, веснушчатый, ярко-рыжий, а нос его загибался кверху, как крючок на вешалке. Мальчик пытался принимать к носу какие-то меры и дома, когда никого не было, перед зеркалом отгибал его книзу и долго держал в таком положении. Получалось вполне прилично. Но потом, к сожалению, нос возвращался в прежнее состояние. Как-то мальчик раздобыл широкую тугую резинку и целую неделю на ночь притягивал кончик носа к подбородку. Но и это ощутимых результатов не дало, а резинка однажды соскочила и очень больно шлепнула мальчика по губе.
В зимние каникулы он вдруг начал писать стихи. За два дня он сочинил четыре стихотворения — все о природе. Он переписал их в двух экземплярах и показал одному очень умному десятикласснику.
Десятиклассник здорово разбирался в литературе. Он сказал, что стихи слабые, главное, не самостоятельные, потому что в темах чувствуется влияние Есенина, в мыслях — Блока, в рифмах — Маяковского, а в образах — Мандельштама. Придя домой, он один экземпляр стихов разорвал и сжег, а второй на всякий случай запрятал подальше.
В девятом классе девочка позвала его к себе на день рождения. Он долго думал, что бы ей подарить, а потом сделал такую красивую книжную полку, что девочка от радости его поцеловала. Больше они ни разу не целовались.
А в конце осени девочка вдруг заболела. Болезнь была тяжелая — одна из форм полиомиелита. И последствия оказались тяжелыми — девочка выздоровела, но потеряла лицо. Осталась неподвижная, скошенная набок маска — стойкая, на месяцы и годы судорога свела мышцы лица. Девочка потеряла все свои улыбки и все свои гримасы, среди которых были очень симпатичные. И хоть ей было очень страшно, очень горько, она потеряла даже выражение страха и выражение горя.
Девочку перевезли в другую больницу и там держали долго. Но она и сама не стремилась на волю — жутко было вернуться домой и в школу без лица. Ее лечили — кололи, делали массаж, заставляли шевелить губами, морщить лоб. Но мышцы не слушались, девочка плакала от отчаянья, а на лице это никак не отражалось, только слезы катились по неподвижным щекам.
Мальчик приходил в больницу, посылал ей передачу, робко выспрашивал
Как-то сестра сказала ему, что сейчас для девочки главное — гимнастика лица и хорошо бы ей, например, побольше смеяться. Но тут же сестра со вздохом заметила, что, правда, какой уж тут смех, когда вся физиономия набекрень.
Но мальчик эти слова запомнил. Он стал девочку смешить.
Он каждый день после школы приходил под больничные окна и рассказывал ей разные смешные истории. Но слова едва доносились в палату сквозь приоткрытую форточку, и мальчик стал изображать эти истории в лицах, с помощью мимики.
Он не был особенно остроумным, в драмкружке никогда не занимался, и сперва все это у него получалось так себе. Но он очень старался, репетировал дома перед зеркалом, на уроках, уставясь в стену, придумывал разные ужимки и прыжки и постепенно навострился — пожалуй, у него проявился даже некоторый талант.
Когда подморозило и началась гололедица, он показывал, как их общие знакомые движутся в школу, скользил, кривлялся, взмахивал руками, падал на спину, судорожно взбрыкивая ногами… Один раз, падая, он больно ушиб колено, и гримаса боли получилась у него такой убедительной, что он взял ее в свой постоянный репертуар. Он падал на снег и, схватившись за колено, крутился волчком. А девочка смеялась.
Потом пошла настоящая зима, с настоящими морозами, с метелями. Девочка знаками спрашивала, не замерз ли он там, внизу. А он отвечал, что замерз, ужас как замерз, просто дрожит от холода, и трясся так, что шапка падала с головы, а перчатки летели в сторону. Шапку он ронял слишком часто и в конце концов простудился. Но он и простуду использовал для дела: принес вместо носового платка целое полотенце и сморкался в него минут пять подряд, да так пушечно, что вороны поднимались с веток. А девочка смеялась.
Потом он научился использовать свои физические особенности. Оказалось, что его внешность — просто клад. Мальчик раздобыл где-то сигару, изображал с нею американского миллионера и очень забавно пытался прикурить сигару от своих огненных волос. Носу он тоже нашел применение, да еще какое! Он вешал на нос портфель и жестами показывал, как впоследствии нос у него еще вырастет и будет уже не нос, а хобот, и он сможет тогда, как индийский слон, перетаскивать бревна с места на место. Он показывал все это, а девочка смеялась.
Девочка смеялась, и постепенно у нее стали шевелиться щеки, стали слушаться брови. Скособоченная маска еще оставалась, но сквозь нее уже проступало лицо.
Целую зиму, все три месяца мальчик ежедневно приходил под окно больницы. Чем больше девочка смеялась, тем ей становилось лучше, а чем ей становилось лучше, тем больше она смеялась. К концу зимы ее стали смешить даже машины, тормозящие у поворота. А мальчик, воспользовавшись этим, стал изображать, как шофер, резко затормозив, ударяется носом о стекло и как голова его еще долго болтается взад-вперед.