Легенда о Ричарде Тишкове
Шрифт:
— И давай условимся: я тебе сейчас вынес выговор в устной форме, так и в редакцию отвечу, что взыскание наложено, и давай, дорогой, так, чтобы подобные эпизоды больше не повторялись.
После чего, обняв Федора за плечи, начальник обычным своим добродушным голосом сказал:
— Знаешь ведь, брат, — с газетой свяжешься…
Федор махнул рукой и выскочил из комнаты.
До сих пор обидно было. Не в выговоре дело — плевал он на выговор, у него одних благодарностей пять штук за полтора года, премии каждый квартал. Обидна несправедливость. Как на дальнюю
Теперь Федор нарочно матерился. Пусть этот корреспондент напишет, что бурмастер — вовсе хулиган. Пусть напишет, что бездельник, работать не умеет. Пусть пишет!
Федор сладостно мечтал о новой, совсем уж дикой несправедливости, после которой можно будет со спокойной совестью спиваться и вообще гибнуть на глазах у всех. Тогда небось спохватятся! И начальник сразу опровержение в газету настрочит, и парторг побежит в райком, а то и куда повыше. Тогда небось брехуна этого, как миленького, погонят с работы за вранье…
Федор живо представил себе, как это произойдет, и даже ухмыльнулся от удовольствия.
Но тут же стало жаль корреспондента. Старик уже — лет сорок, а то и пятьдесят. Жена небось, детишки. Он-то в конце концов в чем виноват? Та сопливка на двадцать минут заскочила, а он на всю смену едет. Тоже не сладко мотаться туда-сюда. Завернет северный ветрюга — душу вынет из старика.
Федор подошел к корреспонденту.
— Тут нам перед выходом прогноз дали на шторм. Так что вы бы ехали назад с этим катером. А какие данные надо — я расскажу.
— Мне нужно на месте ознакомиться с буровой, — сказал тот.
— А чего с ней знакомиться? Как на суше бурят, так и мы на отдельном основании. А если цифры какие — так они в конторе есть.
Корреспондент задумчиво пожевал губами и записал что-то в блокнот, сильно горбясь, почти уткнувшись носом в колени.
— Вам же лучше будет, — проговорил Федор. — А на буровой и писать неудобно — холодно, шум. На берегу в контору зайдете — вам любые показатели дадут. И автобиографии наши там есть.
— Молодой человек! Почему вы постоянно учите меня писать? Я же не советую вам, как лучше бурить?
Сказано это было весело и в общем дружелюбно. Но едва возникшее сочувствие к корреспонденту разом пропало. Все они на одну колодку!
Федор пожал плечами:
— Дело хозяйское.
— Вон буровая, — сказал Виталий.
Архипов поднял голову. Издали вышка выглядела странно и беспомощно: ржавая тупая игла, торчащая из моря.
Но минут через двадцать, когда подошли ближе, сооружение поразило Архипова своими размерами. С катерка, сразу ставшего крохотным, он, щурясь, разглядывал железную громадину.
На рыжих сваях, похожих на колонны, были подняты метров на десять над водой две площадки, связанные узким длинным мостиком, — основания. На большом основании стояла сорокаметровая вышка, похожая на радиомачту с отпиленной верхушкой. На меньшем — дощатый домик, какие-то баки.
Рабочие
Следом за рабочими по крутой «корабельной» лесенке Архипов взобрался наверх. Прежде всего он осмотрел основание. Виталий шел следом и пояснял:
— Вот это двигатель. А там свечи — спаренные трубы. Это чтобы быстрей наращивать: вдвое меньше времени теряется. А вон, видите, лежит — это турбобур.
— Тот самый, знаменитый?
— Тот самый. Хотите посмотреть?..
Потом по переходному мостику они прошли на меньшее основание, в культбудку — дощатый домик о двух комнатушках.
— Вот приемник, рация, — показывал Виталий. — А здесь, в ларе, НЗ. Если штормит, смены не меняют, приходится два — три дня сидеть на основании. Тогда отсюда продукты берут. Тут все есть — и сухари, и консервы, и сахар, и сгущенное молоко.
— А вода?
— Воды много, — улыбнулся Виталий. — Прямо за стеной бак. Сразу по двенадцать кубометров завозят.
Архипов вышел из культбудки. Вдали, едва заметный, подбирался к горизонту катерок. Еще немного — и серая рябь совсем проглотит его…
Да и сама буровая показалась вдруг крохотной в огромном море. Стало одиноко и немного страшно. Архипов, словно впервые, оглянулся. Вода, вода… Неровная, мутная, бесконечная. И сквозь щели деревянного настила, очень далеко внизу, тоже виднелась вода.
Архипов зажмурился на секунду и недоуменно встряхнул головой: где это я?
Порой с ним бывало такое.
Уже лет двадцать профессия гоняла его по стране. И он привык к этой суетливой, бегучей жизни, в которой рейсовый самолет был будничен, как трамвай. Привык и не удивлялся, находя в кармане билет хабаровского или рижского автобуса, и не удивлялся, когда московский дождь смывал с его плаща ташкентскую пыль.
Но иногда какой-нибудь пустяк — узор на потолке гостиничного номера, или олень, привязанный к забору, или горячий кусок жирной конской колбасы, почтительно протянутый хозяином-казахом, — вдруг словно ставил время на тормоза, застывал перед глазами, неподвижный, как фотография, и Архипов вздрагивал, встряхивал головой, недоумевая: где это я?
Архипов поглядел на мутные волны, вздохнул и пошел в культбудку — писать репортаж.
Часа через два электрик Билал, маленький застенчивый азербайджанец, связал его с городом, и Архипов продиктовал стенографистке свой репортаж.
— Как создается среди бушующего моря стальной остров? — четко, с расстановкой говорил он в трубку.
Вошел буровой мастер и, сев на топчан, уставился на корреспондента.
— Прежде всего крановые суда ставят на дно стальные блоки, похожие на огромные табуретки…