Легенда о Травкине
Шрифт:
— Нам «Долину» подкинули, — сказал Травкин, обгладывая куриную ногу и запивая вином. — Работенки прибавится.
— Да уж знаю, — ответил Воронцов, присаживаясь к столу. — Володьку бы надо к «Долине» пристроить.
16
А утром — сияющее солнце, вечноснежные горы на юге и что-то театральное в неподвижности их, в четкости. И аэродром, барьерчик летного поля, все глазеют на казашку новой формации, девчонку в шортах и прозрачной блузке, с прыткостью жеребенка бегавшую от диспетчера к вертолету и обратно, «плавки из паранджи» — хмуро констатировал Воронцов. И Родин неподалеку, тоже не отошел еще от вчерашнего алкоголя. «Вадим Алексеевич... — прошептал в самое ухо. — Возьмите меня к себе на «Долину». Сцепитесь же с Зыкиным... Да и кто лучше меня знает эту конюшню вонючую...»
На 26-й были в полдень. Пошли в штаб. Офицеры поглядывали на Травкина, пытаясь определить: «Долиною» он оскорблен или порадован? Позвонили в гараж, вышли провожать. Лихо подкатил «газик» с брезентовым верхом. Травкин сел справа от шофера, Родин забрался в угол, Воронцов зевнул и сказал, что будет спать, дорога здесь ровная. Шофер ходил вокруг машины, осматривал ее, как коня перед дальней дорогой. Все ждали, не понукая, — степь приучала к неспешности, — и все присматривались к шоферу, которого дежурный по части назвал по-домашнему Ваней, ласково назвал, и шофер этот казался таким чистым и честным, что все смотревшие на него радовались. Был этот солдатик первого года службы каким-то игрушечным, молодцеватым, румяным, справным, умненькие глазки его выражали беспрекословную готовность подчиняться и бывалому старшине, и зелененькому лейтенанту, и суровому майору, и гражданским товарищам, которых солдатик в привычной ему иерархии отношений считал чинами не ниже капитана, а уж Травкину, наверное, присвоил и полковника, потому что командир части пожал тому руку так, будто Травкин начальник штаба всего полигона. Обнаружилось к тому же, что гражданский полковник известен всем старослужащим сержантам на КПП, и солдатик, которого и в мыслях нельзя было назвать ни «шоферюгой», ни «шофером» даже, а только «водителем военно-транспортного средства», вел машину очень старательно, чутко улавливал желания гражданского полковника и сбавил скорость у памятника солдатам-подрывникам, погибшим много лет назад, еще до того, как его попросили об этом, и не было сомнений, что и впредь он будет таким вот способом уважать память военнослужащих, как демобилизовавшихся, так и оставшихся на полигоне. И перед 49-м километром он вопросительно глянул на старшего в машине, испрашивая разрешения на остановку, и разрешение получил.
— Передохнём и заправимся, — сказал Травкин.
Был второй час дня. Середина марта, 49-й километр дороги, связывающей 4-ю площадку с северо-востоком полигона, непременный пункт остановки, традиционная разминка перед последним броском на юго-запад, к озеру. Отсюда мощные насосы гнали воду на все площадки северо-востока, и вода на 49-м километре считалась самой полезной, вкусной, знатоки находили, что она напоминает родниковую, ту, что бьется во влажной почве березово-осинового лесочка.
Там, в Алма-Ате, на совещании, всех позабавил Федор Федорович Куманьков, глава антенной фирмы.
— Да не стращайте вы нас, не стращайте!.. Подумаешь — контуры наведения не те! Подумаешь — ракеты зависают!.. Тьфу!Плюнуть и забыть. Не одни мы с голой задницей. Американцы, мать их за ногу, еще больше куролесят! Каждый второй самолет — с дефектами, каждая третья РЛС — не фурычит, и ничего, терпят, признают это нормальным явлением, потому что только эксплуатация техники способна обнаружить ее недостатки... А уж на полигоне-то... Чем больше ЧП — тем лучше!Приветствовать их надо...
Борода задрана к потолку, с потолка и цифры сыпятся, покрывая стол... Голова опускается, борода веником сметает цифры.
— От разработки до внедрения, чего уж говорить, годков проходит немало, сами себе мозги засираем, но выгода — великая, надежность — в простоте, никаких излишеств, пусть там, — Федор Федорович показал рукой куда-то за спину, блеснули бриллиантовые запонки, — разные модные штучки применяют, а мы по обноскам ихним сразу поймем, где что ушить, а где распороть...
— Заплату на голую задницу — это, что ли, предлагаете?..
— Так задница — всегда задница, американская ли, другая какая... И всегда голая. Портки-то
17
Объехав стоявшие у КПП машины, водитель приткнул «газик» к обочине, выскочил, отвязал ведро, рванулся к колонке и — застыл.
Травкин, Родин и Воронцов распахнули дверцы «газика», но выходить не решались, гадали, что за люди соседствовали с ними на 49-м километре и каким непостижимым образом люди эти могли попасть сюда. Над той же задачей бились и мозги первого года службы, солдатик растерянно оглянулся на пассажиров своих и попятился, ища у них защиты от неведомой опасности.
Лучшие легковушки штаба полигона разбросаны были у подножия холмика, на котором угощались водою какие-то важные гости, сидя за столиком, вынесенным из КПП, и сержант, чрезвычайно гордившийся тем, что именно на его долю выпала роль хозяина воды, потчевал ею гостей не так, как делал обычно, кружкою, а выставив ее в стеклянном графине, с тонкими стаканами, чтоб видна была голубоватая ее чистота. Гостей было трое, и крайним, ближе к колонке, сидел плотный мужчина в костюме, без галстука, и галстук, видимо, не был обязательным в его повседневной одежде, потому что рубашка была на «молнии». Ему давно перевалило за пятьдесят, маленький, несколько сплюснутый нос лишал мясистое лицо возможности определиться каким-либо емким словом, оно было просто усталым. Болезнь лежала на лице, давняя, чуть ли не многовековая. Рядом с ним в сладкой стариковской неге блаженствовал под солнцем яйцеголовый здоровячок. На той же скамеечке пристроился самый молодой, в пуловере. В степи сразу узнавались чужие — по одежде, по манере двигаться и осматриваться, узнавались безошибочно, как в Москве — прибывшие в столицу за покупками, как там же, в Москве, с одного взгляда определяются иностранцы, и эти, за столиком сидевшие и водой угощавшиеся, были иностранцами на полигоне, чужими, обладавшими большими правами, чем свои, и сидели они за столом так, будто на нем лежала красная до полу скатерть, будто не в степи они, под пылью и солнцем, а в зале торжественного заседания, в президиуме его. Воду мужчины постарше дегустировали маленькими глоточками, зато молодой залпом выпил стакан и сплюнул.
Пятнадцать или двадцать офицеров курили на вытоптанном пятачке, с любопытством поглядывая на того, что сидел с краю, — мясистого, плотного.
Наконец Воронцов понял, кто в тридцати метрах от них удостоен столь небывалого сервиса. Он выкинул из машины длинные ноги, посучил ими, сбросил туфли.
— Ну и носочки, — проворчал он. — Эта синтетика, скажу я вам... Никак — творцы ракетно-космической техники?
– — Они, — отозвался Родин, поскольку Травкин молчал.
— Этот... слева — Сергей Павлович?
— Он, Королев.
— Который Главный Конструктор?
— Ага.
Воронцов изловчился, подцепил пальцем носки, стянул их. Поставил ноги на землю, предварительно убедившись, что ни тарантулов, ни скорпионов поблизости нет. Брезглив был до удивления, хотя пора бы знать, что в марте нечисть эта днем прячется.
— А рядом с ним — фраер ушастый — кто это?
— Помрет — узнаешь. У него КБ по двигательным установкам.
— А шестерит кто?
— Из отряда космонавтов, Славой зовут.
— Ты-то откуда их знаешь?
— Утрясал делишки шефов. Я им и мальчик на побегушках, и доверенное лицо. С кем только не общался. Сергей Павлович — клиент весьма неудобный.
— И больной, я вижу.
— Не больной. Усталый. Ракеты вымотали его.
— Не ракеты, а срока...
— Шесть лет всего сидел.
— Намотали-то ему больше, поверь мне...
То ли хмыкнул предостерегающе Травкин, то ли кашлянул от волнения... Родин и Воронцов повернули головы — и уставились на водителя. Ведро давно уже выпало из его рук, солдатик расправлял складки стянутой ремнем выцветшей, но хорошо отстиранной рубахи. Восторженно-любовно смотрел он на того, о ком говорили его пассажиры, предвкушая миг, когда, возвратясь со службы домой, расскажет — матери, отцу, родным и двоюродным братьям и сестрам, теткам и дядям, знакомым и незнакомым, — расскажет о встрече с Главным Конструктором. Сам видел его! Собственными глазами! И он такой, каким описал его первый космонавт Земли Юрий Гагарин: широкоплечий, с добрым русским лицом, с хорошей русской фамилией. И мне, вашему сыну, вашему брату, вашему соседу, вашему знакомому, выпало счастье видеть этого человека в самой простецкой обстановке. И зовут его так: Сергей Павлович Королев!