Легенда о Травкине
Шрифт:
На изнеженном солдатике можно было поставить крест, но воду требовал набегавшийся «газик», да и пить хотелось, и Родин сказал, что сходит сейчас за водою, заодно и узнает, что космического в появлении Королева здесь, а что земного. Потом глянул на поверженного солдатика, поставил его на ноги, встряхнул, приводя в чувство, и повел с собой, к столу с водой не для всех. Трехминутный разговор с Королевым и спутниками его предварен был рукопожатиями, какими обмениваются равные. Пока шла беседа, солдатик успел оказавшейся в кармане тряпицей смахнуть пыль с брезентовых сапог. Рука согнута в локте, пять пальцев у виска, пятки вместе, носки врозь — игрушечный неоловянный солдатик, и Королев рассмеялся, скомандовал «вольно!», посадил его рядом, стал расспрашивать...
— Спускаемый аппарат приземлился не в заданной точке, около 78-й площадки, — пояснил Родин, ставя ведро. Все напились,
— Нам бы его власть... — помечтал Воронцов, залезая в машину. Сел и Родин. Ждали солдатика. — Ему легче.
— Ему труднее! — возразил Родин. — Он сам боится собственной власти. И не хочет быть общеизвестным. Знает, что это — гибель наверняка. Никому в нашей стране не дозволено иметь законные миллионы, всемирную славу и общенародное признание. И государство это знает и, оберегая немногих от гибели, не дает им ни денег, ни славы, ни признания. Сама судьба расправляется с теми, кто перескакивает установленный уровень. И Сергею Павловичу ты не завидуй, Воронцов. Дни его сочтены. Либо рак, либо авиационная катастрофа. И тот, кому он помог перепрыгнуть через уровень, тоже кончит преждевременно.
Обласканный и воодушевленный, спускался с холмика солдатик, рубя строевым шагом, отмашка рук — по-парадному, взор его пылал отвагой и преданностью. «Пр-рошу не курить!» — прикрикнул он на тех, кого недавно считал своими косвенными начальниками. Проверили, точно ли по центру уложен в машине груз (чемоданчик Травкина), независимо и грозно сел за руль, как за пульт управления баллистическими ракетами.
Поехали. Дважды или трижды Травкин поворачивался к Родину и Воронцову, пытаясь спросить о чем-то. Но не спросил.
Предполагалось, что довезут их до домика. Но солдатик так осерчал на пассажиров, что у первого же общежития едва не вытряхнул их из машины, резко затормозив на повороте. «Газик» фыркнул, презрительно откашлялся и скрылся в тучах им же поднятой пыли. Воронцов погрозил ему вслед кулаком. Травкин отряхнулся и сказал:
— Ни Бутырок не будет, ни Казани... Им меня не подстрелить... Заявление напишите, Родин. О приеме на работу в монтажку.
18
«...в дополнение к согласованному плану возложить на начальника 5-го отдела МНУ Травкина В.А. руководство настройкой и сдачей объекта «Д» — с исполнением им обязанностей начальника 5-го отдела».
Для ознакомления Травкину дали руководящий документ — «Положение о главном конструкторе». Начав читать его, Травкин решил было, что директора всех НИИ и КБ, создававших «Долину», подчинены ему. Однако вскоре он убедился, что эти якобы подчиненные ему директора могут оспорить любой его приказ. Пункты «Положения» противоречили один другому. Впрочем, оно и не было утверждено.
К создателям «Долины» обратился заместитель министра, предложил им встретиться с новым главным конструктором ее.
Первым отозвался Лыков (вычислительные устройства всего комплекса). Этот рано оплешивевший молодой человек заявил в короткой беседе, что все разработки его НИИ приняты государственной комиссией. Никаких претензий к нему нет и не может быть!
Суховато державшийся Елизаров (ракета) произнес несколько вежливых фраз и встречу заключил обещанием во всем помогать Травкину.
С шумными изъявлениями радости Федор Федорович Куманьков (антенно-фидерное устройство) заключил Травкина в объятья, напомнил ему, что встречались они на 56-й, 42-й, 21-й и других площадках — «номера их ты, Господи, веси!». Бородатый, пахнущий коньячком, он пылко заверил Травкина, что будет верен ему и любые просьбы исполнит незамедлительно.
Степан Никанорович Зыкин (приемо-передающий тракт) не позвонил и не приехал.
Вадиму Алексеевичу отвели комнату в полуподвале министерства. Сюда свезли, из разных учреждений столицы, чертежи и схемы, здесь он знакомился с «Долиной». Закрыл последний том — и впал в невеселые раздумья. Подтвердилось то, о чем он и раньше догадывался. Схема станции была разработана прочно, надежно, схема вполне удовлетворяла техническому заданию — и была абсолютно непригодной, ибо придумывалась казенным российским умом, создавалась не без участия национального характера, знаменитого своими причудами. Только ширь и просторы государства, границы которого терялись за линией недосягаемого горизонта, но резко и точно обозначались в годы вторжения неприятеля, могли вживить в сознание, в быт и в нравы нации особое восприятие человека и материальной культуры, лишь России свойственное. Только в России богатства помещиков оценивались не по доходу с
Именно так был разработан приемо-передающий тракт «Долины» и все довески к нему — логика выбора целей, распознавание их, целеуказание, первичная и вторичная индикация. Все — надежно, все — с большим запасом резервирования, двойным или тройным, но мысль инженера мельчала, принижалась и норовила что-то обязательно недоделать: этот блок плохой, соседний блок тоже плохой, но в общем — соответствует заданному и вытянет как-нибудь, велика матушка-Русь, осилит супостата!.. Мобильность малых станций, строго вымеренные размеры их в зародыше пресекали стремление к недоделкам, но «Долина» — стационарный объект, тут было где разгуляться всему зыкинскому НИИ, все блоки ламповые, о полупроводниках, давно освоенных, будто забыли, и при всей испытанности ламповых модулей и ячеек, блоков и узлов — полная ненадежность их, во все поры разработки проникла безнравственность, ни одной свежей мысли не обнаружил Травкин в разработке и, вспоминая НИИ, признался, что иного ожидать было нельзя.
Ничего уже не исправишь. Надо было все упрощать, все! Весь приемо-передающий тракт. Но хороша ракета, хороша антенно-фидерная часть «Долины». Правда, совсем непонятно, что с ЭВМ.
В полуподвале того же министерства, в коридоре, ходила, бегала и плясала женщина, по шагам, шажкам и прыжкам ее прослеживалась и угадывалась история любви; из остуженной души пробилось это чувство голубоватым подснежником и превратилось в деревце, позванивающее серебряными листьями. В той комнате, где служила эта женщина, городского телефона не было, ее звали к нему из другой комнаты, местным телефоном, путь к голосу мужчины пролегал мимо двери, за которой решалась судьба «Долины», и в пустом коридоре женщина не боялась выдавать себя, первые пробежки ее выбивали на паркете сплошные вопросительные знаки, и вечерние свидания с мужчиной давали ответы не полные, женщина требовала уточнений по телефону, шаги гремели с анкетной бесцеремонностью. Потом началась игра: женщина замирала на полпути, женщина томила того, кто ждал ее, посмеивалась над ним, а иногда в восторге перед собою — умная! хитрая! — вальсировала, и к перестуку каблучков присоединялись шорохи развеваемых танцем одежд. Но и тот, влюбившийся до потери мужского самолюбия, не терял твердости духа, требовал ответа, настаивал, и однажды хлопнула дверь красной, зовущей к атаке ракетой, барабанная дробь каблучков оповестила всех о штурме мужской твердыни, паркет выстилал дорогу к крепости, уже выкинувшей белый флаг, ветром обдутые знамена звали к победе, к счастью... Минуло десять минут — и шаги возрадованно провозгласили окончание боевых действий, полную капитуляцию, викторию. До шести вечера на бранном поле царила тишина, хоронились недоразумения, погребались былые ссоры, скользящими шажочками устранялись легкие ранения, наносились последние штришки на рисуемое воображением будущее, близился час завершающего свидания — и тут сдали нервы, оцепенение сковало шаги, зазвучавшие после конца трудового дня, женщина страшилась, только теперь заныли раны, в пылу сражения она их не заметила, теперь только поняла она, что не мужчина капитулировал, а она сама сдалась на милость победителя, что сегодня произойдет то, что всегда происходит. Дергающиеся шаги ее вымученно возобновляли движение и прерывали его в тягостном раздумье. И наконец она прошла — мимо двери, мимо «Долины» — шумно, рокотом убегавшей волны, и на отмели, зацепившись о порожек двери, осталась мысль о поражении, которое — победа...
19
Они ждали его на аэродроме — Воронцов, рвущийся в бой, и Родин, широкоротый, ухмыляющийся, с балаганными жестами, и третий возник, лихой молодец, отрекомендовавшийся шофером и отогнутым большим пальцем указавший на черную «Волгу». Родин отпихнул Воронцова, забрался на переднее сиденье, в соседство с лихим молодцом, с довольным хохотком порадовался: вот и транспортом своим обзавелись, новеньким, спасибо Базанову, уездил-таки главноконструкторскую «Волгу», пришлось ее списывать!..