Легенда о Вавилоне
Шрифт:
Второй, чисто визуальный образ метрополисской Башни оказался более живучим, чем социальный, он продолжает цитироваться фантастическими фильмами в тех случаях, когда необходимо изобразить мощь и бездушность придуманного их авторами будущего. Кстати, случайно ли, что эти Башни — в том числе и брейлегевская — несообразно массивны и структурно невозможны? И никогда бы не могли быть построены? [85] Реальные башни, возведенные человеком, намного тоньше и «давят на психику» не слишком сильно. Хотя, конечно, давят.
85
Каждый выражал невозможность построения Башни по-своему. Ср. изящный парадокс Кафки: «Если бы возможно было построить Вавилонскую башню, не взбираясь на нее, это было бы позволено». См. «вавилонские» тексты Кафки, второго, помимо Борхеса, великого писателя XX в., не раз обращавшегося к образу Башни («Как строилась Китайская стена», «Герб города», «Афоризмы») в кн.: Кафка Ф. Собрание
Так ли необходимы эти небоскребы, людские муравейники, символизирующие уже наше, не мифическое время, наше, ежедневно осязаемое жителем «цивилизованного мира» могущество? Вспоминается вторая из брейгелевских картин, поздняя роттердамская, на которой Башня, почти построенная, стала настоящим футуристическим ульем, в котором люди сведены до мельчайших точек, почти микроскопических [86] . Чем выше и законченней Башня, тем меньше человек? Тем несущественней?
Рискуя вызвать обвинение в отсталости, скажем, что старинное поверье, согласно которому ни одна постройка не могла превышать городской храм, кажется очень верным [87] . Не странно ли или, наоборот, совсем не странно то, что подпирающие небо железостеклянные постройки разных народов подавляют наблюдателя, в отличие от башен барселонского храма Святого Семейства, уносящего зрителя в запредельную высь?
86
Дотошные искусствоведы (если этот термин здесь употребителен) подсчитали, что на картине изображено более 7000 персонажей (Zumthor P. Op. cit. P. 112).
87
Поэтому вынос современных деловых центров за пределы исторического сердца города, осуществленный во многих европейских столицах, кажется уместным не только с градостроительной точки зрения.
Создатель «Метрополиса» тонко почувствовал охватившую современное ему общество веру в технологическое разрешение всех и всяческих проблем человечества и недвусмысленно показал неизбежность постигающей такое общество катастрофы. Причем не только осязаемой (потоп, разрушения), но в первую очередь катастрофы моральной, эмоциональной: ведь почти все жители Метрополиса тем или иным образом лишены чувств, лишены морали, лишены человеческого, что закономерно ведет ко всем мыслимым и немыслимым бедствиям.
Нет ли здесь еще одного урока Башни? Предостережения о том, что ежели человек начинает демонстрировать свое могущество путем создания чисто технологических чудес (совсем не обязательно высоких башен, есть и другие способы), то ничего хорошего его не ждет? Иначе говоря, не потому ли обречена любая Башня, что ее возгордившийся строитель теряет совесть? Перестает быть Человеком — созданием Божиим?
И не преодолеваем ли мы Башню поодиночке, когда выучиваем хотя бы несколько слов на чужом языке, когда, к своему вящему удивлению, вдруг начинаем слегка разбирать неведомые доселе письмена, когда чуть-чуть лучше понимаем другого, даже необязательно иностранца, пусть соседа, пусть самого ближнего своего? Потому что у него тоже есть свой язык, потому что он — тоже иной, отдельный, отделенный от нас человек, и преодолеть лежащее на пути к нему расстояние — значит преодолеть и саму Башню, ее клеймо, искупить проклятие гордыни. Не таков ли очень маленький шажок в направлении недостижимого Золотого века? Он находится там, не в прошлом, а впереди, в невозможном будущем живущих не ради славы, а ради самой жизни, не ради доказательства своего превосходства, а ради взаимопонимания [88] .
88
Тонко чувствовавший духовные катастрофы XX в. П. А. Флоренский, упрекая христианский мир за чрезмерное внимание к догматическим и обрядовым частностям и, как следствие, за разобщенность, из-за которой он «полон взаимной подозрительности, недоброжелательных чувств и вражды», противопоставлял «Граду Божию» не Вавилон, а Вавилонскую Башню (Флоренский П. А. Записка о христианстве и культуре // Христианство и культура. М., 2001. С. 637–649).
Можно даже отважиться сказать, что многоязычие не только проклятие, но и стимул. Не полезно ли осознание того, что в безграничности людских наречий отражается никогда не могущее быть полностью освоенным и перепаханным многообразие мира Господня? Но даже маленький кусочек с этого необыкновенно богатого стола может сделать нас чуть лучше, чуть человечнее. И одновременно труд, который необходимо затратить для принятия этого дара, с определенностью доказывает скромность наших собственных возможностей.
Только отказавшись от гордыни, от чересчур большой любви к себе, от знакомого каждому желания чувствовать себя пупом мира или хотя бы мирка, изменив себя, мы можем стать ближе еще кому-то [89] . Слышащий — будет услышан, а не замечающий других гордый всегда обречен на одиночество разрушающейся башни.
Кажется, именно так заканчивается — или продолжается — легенда о смешении языков и человеческой гордыне — легенда о вавилонском столпотворении. «Вавилонская башня на то и вавилонская башня, что обречена рухнуть» {26} .
89
Ср.
Теперь наконец можно расстаться с поднебесным лабиринтом — началом истории и ее вечным символом — и углубиться в историю Месопотамии, дабы понять, почему для Яхвиста центром древнего мира казался Вавилон, царем которого был первый правитель — «сильный на земле» Нимрод; почему городом, из которого вышел праотец Авраам, был Ур, почему на Древнем Востоке прекрасно знали, какая цивилизация была у человечества первой. Поэтому наш путь лежит в землю Сеннаар, или, иначе говоря, в древний Шумер [90] .
90
Никаких прямых доказательств тому, что под библейским Сеннааром имеется в виду именно Шумер, нет, но уж больно красиво созвучие. С. Н. Крамер пытался возвести к Шумеру имя старшего сына Ноя Сима (Shem) — предка евреев, но эта гипотеза не получила широкого признания. Около 20 лет назад на территории современной Армении была обнаружена печать вавилонского царя XIV в. до н.э., в которой он именовался «царем Сенаара» (кстати, на египетском языке). Мы не знаем, удалось ли специалистам в дальнейшем удовлетворительно интерпретировать эту находку (История древнего мира: В 3 т. / Под ред. И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. М., 1989. Т. 1. С. 199).
ИСТОЧНИК
Связь земли и неба город, и мы живем в нем.
При том минимуме места, который Библия уделяет Шумеру, поразительно, насколько точны сообщаемые ею сведения [92] . В частности, начало человеческой цивилизации помещено Писанием именно в землю Сеннаар (точная транскрипция — Шинар, др.-еврейск. ), и к этому же мнению сейчас склоняется большинство ученых. Точности ради надо заметить, что египетская культура, если моложе шумерской, то ненамного. Поэтому часто, когда в нашем тексте будут встречаться слова «древнейший» или «первый в истории», то это — с учетом того, что начальная история страны пирамид оставлена нами за скобками.
91
Сказание об Энлиле и Нинлиль (Нинлиль // От начала начал. С. 61). В примечаниях переводчик дает иной вариант использованной в эпиграфе строки, даже больше отвечающий нашим мыслям: «Это есть город — связь неба и земли» (Там же. С. 367).
92
Как ни странно, в эпоху повального антибиблейского критицизма, заполонившего «прогрессивную» литературу на рубеже XIX–XX вв. малая осведомленность авторов Писания о древнемесопотамских событиях рассматривалась как большой историографический дефект Книги Книг.
Знали ли о «равной древности» месопотамской и египетской цивилизаций начальные библейские авторы? Возможно. Однако Шумер к моменту написания яхвистского текста уже давно исчез с лица земли, а Египет не только существовал, но и периодически воевал с древним Израилем, поэтому возводить к нему мировую историю было бы не очень «политически корректно». Вообще, Египет Священного Писания — еще большее исчадие зла, чем Вавилон [93] . К тому же Египет, в отличие от Междуречья, был расположен на краю известного мира, а не в самом его центре. Мир, построенный вокруг Египта, оказывался бы слишком асимметричным.
93
При этом прекрасно осведомленная об антиегипетских инвективах Ветхого Завета христианская цивилизация не могла на протяжении многих веков оторвать восторженных глаз от «египетских чудес» (краткое описание истории европейского египтофильства: Assmann J. Moses, the Egyptian. P. 17–21).
Древний Египет находится на периферии нашего труда. Причин этому несколько, но упомянем две. С точки зрения историко-философской, как уже говорилось, египетская цивилизация герметична, и следы ее в современном мире сильно уступают шумеро-аккадским [94] . Да и для древнего мира значение шумерской клинописи было очевидно выше, нежели письменности египетской, пусть последняя по времени создания ни в чем не уступает своей месопотамской конкурентке. Но, главное, — человек, по-видимому, оцивилизовался именно в Междуречье, в стране, которую он сделал пригодной для жизни не благодаря природным условиям, но во многом вопреки им. Эти природные условия к тому же часто менялись и принуждали жителей аллювиальных равнин к активным действиям (или адаптации). Что не могло не привести к непрерывной, пусть очень медленной, эволюции.
94
Широкая публика при этом осведомлена о реальном Египте намного лучше, чем о реальном Вавилоне.