Легенда о Вавилоне
Шрифт:
И случайно ли образцы древнейшей письменности человечества раскопаны именно в Уруке? Хотя, по-видимому, дело здесь в том, что Урук — первый богатый город, в котором образовались излишки провизии и другого добра, а значит, понадобилось вести его учет. Ведь письменность создавалась вовсе не для того, чтобы порадовать потомков образцами изящной словесности, а в целях вполне утилитарных. Косвенно на богатство Урука указывают и его размеры: если верить археологам, Урук не уступал в этом отношении древним Афинам и был лишь в два раза меньше, чем имперский Рим.
Впрочем, потому археологи середины XIX в. и бросились на поиски Урука, что он упомянут в Библии. После чего его очень быстро обнаружили и идентифицировали, а вот Аккада обнаружить не удалось [108] . Весьма вероятно, что исчезнувший бесследно город не существовал уже во времена Яхвиста. Однако его значение в месопотамской истории было таково, что он дал имя всему северному Двуречью, в течение двух тысяч лет называвшемуся Аккадом, и второму из главнейших языков региона, навеки
108
Есть точка зрения, что его развалины находятся под одним из багдадских предместий.
109
Принадлежащему, как уже упоминалось выше, к семитской языковой группе и с шумерским (подобно всем остальным известным науке языкам) никак не связанному.
Произошло это потому, что именно Аккад стал центром первого политического объединения Месопотамии. Оттуда вышел человек, в какой-то мере сравнявшийся с самим Гильгамешем, а в каком-то смысле даже его превзошедший. После него много столетий спустя любой властитель, сумевший распространить свою власть на все Двуречье, именовал себя «царем Шумера и Аккада», т. е. юга и севера. Небольшой, малозначащий и, возможно, безвозвратно стертый с лица земли Аккад стал отправной точкой политической карьеры «первого императора» человечества — основателя первой страны и первой царствующей династии. Мы его знаем под условным именем Саргона Древнего.
Деяния Саргона были удивительны и долго не имели себе аналогов, поэтому впечатление, произведенное ими на окружающий мир, оказалось огромным. Рассказ о том, как безвестный человек сумел не просто стать царем, а создать империю, объединявшую всю Месопотамию и некоторые сопредельные земли, прочно стал частью аккадской клинописной традиции, аккадского мифа. Все владыки Двуречья, вплоть до последних ассирийских и вавилонских царей, живших веков на 17 позже Саргона-Шаррукена [110] , сравнивали себя с первым повелителем Плодородного Полумесяца [111] . Легенда повествует, что Саргон был незаконным ребенком жрицы, по-видимому, давшей обет безбрачия [112] .
110
На деле это не имя, а титул, означающий «Царь истинен».
111
«Так называют полосу земель, идущую через Палестину, Сирию, Северную Месопотамию и Ирак, окруженную, с одной стороны, горами, а с другой — зоной пустынь и степей» (Дьяконов И. М. Пути истории. М., 1994. С. 357).
112
«Мать моя — жрица, отца я не ведал… Понесла меня мать моя, жрица, родила меня втайне» («Я — Шаррукен, царь могучий». Сказание о Саргоне / Пер. И. Дьяконова // Когда Ану сотворил небо. С. 297). Возможно, что таким образом царю задним числом приписывалось высокое происхождение.
Это обстоятельство вынудило мать положить дитя в тростниковую корзину и отправить ее по реке навстречу чудесному спасению и не менее чудесной дальнейшей судьбе — от сына садовника до властелина империи.
Однако не меньшее впечатление, чем возвышение царства Аккада, произвело его падение, следствием чего стали первые известные нам опыты в области философии истории. До этого шумерская мысль объясняла переход лидерства от одного города к другому тем, что боги переносили свою благодать (термин анахронический) из города в город в силу собственной же божеской прихоти. Последним событием в этом ряду стала победа Саргона над предыдущим местным гегемоном — властителем города Уммы, незадолго до этого подчинившем себе Урук, Ур, Киш и в последнюю очередь Лагаш (из которого до нас дошло значительное количество документов и чья политическая история поэтому выглядит наиболее когерентно).
Интересно, что политические события, предшествовавшие воцарению Саргона — войны между шумерскими царьками, дворцовые перевороты, даже государственные реформы — известны ученым не так плохо. Любая монография широкого профиля, посвященная начальной истории Древнего Востока, излагает эти события довольно подробно и относительно живо. Но реальных людей мы за ними не видим, не чувствуем, не сопереживаем им, хотя наверняка и в те далекие времена хватало страстей и потрясений, драм государственных и личных. Вряд ли кому-либо удастся соединить тогдашних владык в связный ряд, интересный для кого-то, кроме специалистов, и который бы смог соперничать в нашем воображении с греческими и римскими героями, описанными Плутархом и другими великими историками древности. Ведь чтобы сделать из хроники историю, нужны детали, не обязательно правдоподобные, главное — красочные. А их в описании досаргоновской истории немного — и почти все посвящены Гильгамешу, а не его отдаленным наследникам из Лагаша и Уммы.
В итоге ученые оказываются заложниками древних текстов. Историк сегодняшний не может обойтись без писателей тех далеких эпох, которые он изучает, — они навечно повязаны через время. Мы принимаем, вынуждены — но и должны! — принимать точку зрения авторов конца III тыс. до н.э. и следовать их рассказу. Только тот человек, чей образ казался особенно важным
Первым историческим деятелем, биография которого становится расцвеченной подробностями, является Саргон. Именно поэтому он оказывается в центре, точнее, даже в начале месопотамской и мировой истории — первый садовник, ставший императором, первый человек, о котором были сочинены легенды. При этом Саргон, в отличие Гильгамеша и других легендарных героев шумерского эпоса, остался личностью реальной, плотской, и не превратился ни в бога, ни в персонаж художественной литературы. Чего хотя бы стоит рассказ о том, как уже стариком Саргон был вынужден бежать от мятежников и прятаться в канаве, дабы спастись [113] . Все равно было очевидно, что аккадец каким-то образом обрел благоволение богов, не раз спасавших его от верной смерти, — покровительство, его потомками постепенно утерянное [114] .
113
Потом Саргон, конечно же, восставших победил — но все равно, эта деталь очень показательна. Показательно и то, что это предание сохранилось в веках.
114
Согласно шумерскому сказанию о Саргоне, его возвышение определили боги «Ан и Энлиль словами своими светлыми», а в дальнейшем когда царь Киша Урзабаба пытался погубить Саргона, ставшего к тому моменту царским чашеносцем, то богиня Инанна этого не допустила. Интересно, что как замечает В. К. Афанасьева, «при ярко выраженном историзме [этот] текст… воспроизводит сказочный сюжет, хорошо известный в мировом фольклоре: преследование определенным лицом новорожденного, которому предстоит быть причиной гибели этого лица, подготовка ловушек герою и счастливое избежание опасности» (От начала начал. С. 257–260, 427–428). Однако широко известная история о неизвестном младенце, подобранном в корзинке, а потом выросшем и ставшем великим героем, наводит на мысль — неужели человечество ее попросту придумало? Не случилась ли она когда-нибудь в первый раз по-настоящему — давным-давно, скажем, в XXIV в. до н.э.? Не распространилась ли она потом среди многих народов в силу своей понятности и красочности? В любом случае, кажется возможным, что использование этой легенды Саргоном (или кем-то из его апологетов) стало важным шагом на пути ее проникновения в фольклор многих народов.
Вообще, судя по дошедшим до наших дней текстам, действия богов были шумерам не очень понятны. Интересно, кстати, что постепенно эпические герои (в первую очередь Гильгамеш, но не он один) начали вступать с богами в конфликт, чаще всего безнадежный, но явно одобряемый авторами древних сочинений, или, по крайней мере, восхищающий их своей храброй наглостью.
Рассказ о гибели Аккада занимает в философском смысле положение промежуточное. Причины потери городом божеской милости по-прежнему неясны, а перипетии борьбы Нарам-Суэна — внука Саргона — с небесным предопределением удивляют своей внешней нелогичностью: царь сначала пробует перестроить храм Энлиля, дабы умилостивить непонятно чем разгневанное божество [115] , но по ходу дела забывает о первоначальном намерении и переходит к богохульному разрушению «дома бога». В конце концов царь бесповоротно осуждается рассказчиком, а Аккад проклинается сонмом небесных богов и подвергается уничтожению. Текст этот историчен лишь отчасти и, по-видимому, является памятником историко-философской или религиозной мысли древних, нежели рассказом о реальных событиях.
115
В тексте очень слабо намечен уже отмеченный нами мотив божественной «ревности»: похоже, что Энлиль завидует роскошному храму Инанны в Аккаде и приносимым ей обильным жертвам (От начала начал. С. 260–269, 429–434).
Интересно, что в нем же содержится яркая картина жизни первого в истории человечества мегаполиса — прямого предшественника и Вавилона, и многочисленных городов будущего. Не лишившая еще город своей благосклонности, Инанна заботится о том, чтобы «в людных местах по праздникам бы толпились, вместе трапезу праздничную вкушали… словно птицы диковинные в небе чужеземцы вокруг сновали… обезьяны, слоны могучие, буйволы — звери невиданные — на улицах просторных друг друга толкали». Можно с заметной долей условности сказать, что если Урук — первый город-гигант, город-гегемон, то Аккад — это первая имперская столица человечества.
Судьба Аккада сходна с судьбой многих последовавших за ним империй, которые можно создать только с помощью оружия, но никогда нельзя одним лишь оружием удержать. Уже упоминалось о том, что даже могущественному Саргону пришлось в последние годы жизни сталкиваться с восстаниями и мятежами, из которых он, впрочем, вышел победителем. Как часто бывает, его потомки не были столь удачливы — или талантливы. Аккадская держава развалилась при ближайших наследниках Саргона, и после недолгого периода господства иноземцев — кочевников-кутиев — на ее территории образовалось несколько небольших государств, окружавших главнейшие города шумерской и мировой древности. Одним из них был расположенный на юге шумерский Ур [116] .
116
Аккадское влияние и аккадская миграция, спустя несколько веков затопившая древний Шумер, по-видимому, шла с севера.