Легенда о Вавилоне
Шрифт:
Во-первых, значительную часть «Древностей» составляет пересказ ветхозаветных сказаний [52] . Однако Иосиф повествует и о событиях, не упомянутых в Писании, а также вводит подробности и комментарии, отсутствующие и в Септуагинте, и в каноническом еврейском тексте Библии [53] . Во-вторых, благодаря тому что он был первым грекоязычным историографом библейской школы — человеком, написавшим исторический труд, опираясь на Священное Писание, — произведения Иосифа пользовались большим авторитетом в раннехристианской среде, доброжелательно упоминались отцами церкви и в течение многих веков переписывались и сохранялись в христианском мире [54] . В дополнение, они были исключительно популярны по причине простоты и ясности изложения, а также потому, что ранним христианам была близка и понятна логика историко-философского мышления Иосифа, объяснявшего разрушение римлянами Иерусалима и гибель Храма тем, что Господь покарал иудеев за их прегрешения [55] .
52
Интересно, что Иосиф, само собой разумеется, знавший иврит, следует в своем изложении греческому переводу Писания — Септуагинте. «Иудейские древности» тоже написаны на греческом, дабы быть понятными одновременно и образованным римлянам, и эллинам (у «Иудейской войны» было два варианта — опять-таки греческий и не сохранившийся арамейский,
53
Разнообразные «вариации» на тему священных текстов пользовались значительной популярностью у эллинизированных иудеев и во множестве создавались на протяжении III–I вв. до н.э. (Griien E. S. Heritage and Hellenism. Berkeley, 1998. P. 110–153). По-видимому, сообщения, почерпнутые из подобных сочинений, были неоднократно заимствованы Иосифом и другими позднеантичными авторами.
54
Самые ранние свидетельства этого относятся к III в. Особенно значимым и общеизвестным фактом было использование работ Иосифа первым «официальным» историком церкви — Евсевием Кесарийским (IV в.).
55
Заметны параллели между инвективами Иосифа, скорбившего по Иерусалиму, который погубили грехи мятежников: «О несчастнейший из городов! …Ты уже более не был обиталищем Бога» (Иудейская война, 5,1, 3), и знаменитыми укорами Иерусалиму в финале 23-й гл. Евангелия от Матфея: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих… и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Матф. 23:37–38). Мысль об историческом наказании иудеев была близка и тем современникам событий I–II вв., которых нельзя счесть ни христианами, ни евреями — например, сирийцу Маре Бар Серапиону, который высказывает ее в своем знаменитом «Письме к сыну», относящемуся, скорее всего, именно к этой эпохе (Аверинцев С. С. Переводы: Многоценная жемчужина. Киев, 2004. С. 251–264,375–378).
Образованные христиане не без основания воспринимали «Иудейскую войну» в качестве завершающей части ветхозаветной истории, т. е. духовной дохристианской истории вообще (существует даже раннесредневековая рукопись Библии, в которой фрагмент «Иудейской войны» включен в Ветхий Завет как V Книга Маккавеев) [56] . Заметим, что закономерным было и позднейшее использование цитат из трудов Флавия в религиозных диспутах с иудеями, развернувшихся в европейском средневековье. В результате наш герой стал для евреев уже изменником в квадрате.
56
Остальные четыре книги Маккавеев (в СП — Книги Маккавейские), из которых в православную Библию входят три, а в еврейскую (и протестантскую) ни одной (!), повествуют отчасти о легендарных, а отчасти об очень реальных преследованиях евреев эллинистическими монархами Сирии и Египта во II в до н.э. и о борьбе израильтян за национальную независимость. Мы еще подробно коснемся этих сочинений в последующих главах нашего труда.
Таким образом, произведения Иосифа оказались бессмертны в христианской культуре, войдя в образовательный минимум и средневекового схоласта, и его наследника-гуманиста [57] . Поэтому не удивительно, что легенду о Башне христианская часть человечества получила в изложении талантливого перебежчика, чье имя еврейская традиция аккуратно вычеркнула из истории той самой войны, которую он описал лучше и подробнее всех [58] .
Согласно Иосифу, Господь предлагал людям расселиться из земли Сеннаар, чтобы «им не ссориться между собою» «в силу сильного их размножения». Люди, однако, не послушались и, более того, усмотрели в повелении Бога «злой умысел». От этого был только один шаг до прямого восстания против власти Всевышнего, которое возглавил Немврод, предложивший построить башню для защиты от Потопа, буде Господь опять захочет наслать его за людское непослушание.
57
До средневековой Руси его книга дошла почти одновременно с Писанием — древнерусский перевод «Иудейской войны» был сделан уже в XI в.
58
События поздних возмущений иудеев против римского владычества, в частности второй (или по классификации ряда ученых — третьей) Иудейской войны (она же восстание Бар-Кохбы), превосходившей по своим масштабам и последствиям и первую войну, и все иные антиримские восстания имперского периода, известны очень плохо — у них не было своего летописца, своего Иосифа.
Заметим, что благодаря этому толкованию великан Немврод-Нимрод приобрел в дальнейшей христианской традиции черты непокорного и наказанного богоборца — наподобие греческих титанов [59] . Здесь тоже сыграл важную роль передатчик-комментатор. Первый христианский историк Евсевий ссылался на дошедший до него через третьи руки рассказ о том, что Башню строили «гиганты» [60] . Средневековый гуманитарий об этом сообщении знал. Поэтому Данте поместил строителя Башни на границе восьмого и девятого кругов Ада вместе с восставшими против Зевса гигантами и наделил его индивидуальным, никому более не доступным языком: «То царь Немврод, чей замысел ужасный // Виной, что в мире не один язык. // Довольно с нас; беседы с ним напрасны: // Как он ничьих не понял бы речей, // Так никому слова его не ясны» {12} .
59
В каноническом же тексте он упоминается только в 10-й главе Книги Бытия: «Хуш (сын Хама, сына Ноя — см. Быт. 10:1,10:6) родил также Нимрода: сей начал быть силен на земле» (Быт. 10:8) — вслед за чем следует его знаменитое определение «Сильный зверолов перед Господом» и указание на то, что царство Нимрода составляли «Вавилон, Эрех, Аккад и Халне, в земле Сеннаар» (Быт. 10:10). Это первое упоминание Вавилона в Библии.
60
Его автор пытался, по-видимому, совместить мифологические дискурсы древних евреев и древних греков. Подобные конструкции неоднократно возникали среди иудеев эллинистической диаспоры, особенно в Египте. Ученые датируют источник Евсевия II в. до н.э. (подробно: Gruen E. S. Op. cit. P. 146–149).
Затем, продолжает Флавий, началась постройка знаменитой башни, которая «росла скорее, чем можно было бы раньше предполагать, причем ширина ее была столь велика, что вследствие этого вышина ее не так бросалась в глаза зрителям». Бог, однако, решил не губить строителей совершенно, предпочтя сделать их разноязыкими, после чего строительство прекратилось, а утратившие возможность понимать друг друга люди разошлись по различным землям {13} .
Невозможно определить, в какой степени расширенная версия легенды о башне отражает существовавшую древнееврейскую или иудео-эллинистическую традицию, а в какой мере принадлежит Иосифу. Интересно, что талмудический комментарий приводит подробности о войне людей со Всевышним: люди даже метали в небо стрелы и те падали вниз, обагренные кровью. Этот комментарий на несколько веков моложе труда Иосифа, но, возможно, восходит к тому же источнику [61] . Наиболее же ранним свидетельством интерпретации постройки Башни как предприятия дерзновенно-греховного, придания Немвроду роли
61
Подробный разбор талмудических преданий и более поздних иудейских комментариев о Башне см.: Bourelz P. Op. cit. P. 9–18, 44–58. Интересную трактовку в еврейской традиции получила фраза: «Сделаем себе имя», которую в XX в. полюбили очень многие философы. В христианской культуре она являлась особенным доказательством гордыни строителей и с тех пор именно таким образом и употребляется (заимствованное из Библии «to make oneself a name» по-английски означает «прославиться», «приобрести известность»). А вот у иудеев, после того как окончательно узаконилось непроизнесение Имени Господа, его стали заменять словом «Имя»: (ха-шем, первый слог является определенным артиклем, показывающим, что это не «имя», а «Имя»). Тогда и получилось, что строители Башни желали создать себе иного бога, другое Имя, а потому были отступниками-святотатцами, за что и поплатились.
62
Schefer J. L. Op. cit. P. 150–163. Значимы заглавия данных трудов Филона: «О смешении языков», «О потомках Каина» и «О гигантах» («De confusione linguarum», «De posteritate Caini», «De gigantbus»), входящих в состав одной из основных его работ (ряд ученых считает — основной): «Аллегорических комментариев» («Legum Allegoria»), представляющих философскую разработку Книги Бытия. Упомянутые три текста являются комментариями на Быт. 11:1–9, Быт. 4:16–25 и Быт. 6:1–4, соответственно. На сегодняшний день нет адекватных работ о Филоне, к которым можно отослать заинтересованного русскоязычного читателя. Отсутствует и комментированное переводное издание сочинений александрийского философа. Лучшее изложение на английском см.: Schiirer E. The history of the Jewish people in the age of Jesus Christ / Ed. G. Vermes, F. Millar, M. Goodman. Vol. III, p. 2. Edinburgh, 2004. P. 809–889. Это издание содержит исчерпывающую библиографию, включая основные работы о Филоне и важнейшие переводы его трудов.
63
Апокрифическую литературу лучше оставить в стороне, ибо она ничего к главной легенде не добавляет, кроме избыточных деталей (размеров Башни, сроков строительства), причем приводимые цифры становятся все фантастичнее и фантастичнее. Знакомый с такими сообщениями Вольтер язвительно заметил в «Философском словаре», что башня была высотой в 81 тыс. «еврейских футов» (Zumthor P. Op. cit. P. 79–80).
В любом случае, данное Флавием толкование библейской легенды осталось существовать во времени и вошло в христианскую культуру. Именно так, например, интерпретировал ее один из умнейших людей XVI в. — современник Брейгеля Мишель де Монтень, человек, как любили говорить, прогрессивный и настроенный, между прочим, очень скептически по отношению ко многим устоявшимся в веках истинам христианской и античной цивилизаций: «Чтобы наказать нашу гордыню и показать нам ничтожество и слабость, Бог произвел при постройке древней вавилонской башни столпотворение и смешение языков… Какой бы путь человек не избрал сам, Бог всегда приводит его к тому самому смятению, незабываемым примером которого является справедливое наказание, которому он подверг дерзость Нимврода»{14}.
Совершенно такую же точку зрения высказывал сто лет спустя рьяный русский консерватор-традиционалист, ненавистник «немцев» и всяких прочих «латинников», выдающийся писатель и политический деятель XVII в. Аввакум Петров (протопоп Аввакум), осуждая любителей излишней мудрости, а также тех гадателей-«алманашников» и «звездочетцев», которые «познали Бога внешнею хитростию и не яко Бога почтоша и прославиша, но осуетишася помышленьми своими, уподобитися Богу своею мудростию начинающе, яко же первый блядивый Неврод» {15} . Данное мнение непримиримый раскольник развил в сочинении о Сотворении Мира [64] и в отличие от воспитанного француза в выражениях совсем не стеснялся. Описав тяжелые труды и лишения, которым себя подвергали безумные строители Башни, протопоп добавлял: «Так-то и нынешние алманашники, слыхалъ я, мало имеютъ покоя. Срать пойдеть, а в книшку поглядитъ: здорово ли высерется. Бедные, бедные! Какъ вам не соромъ себя! Оставя промыслъ своего творца, да дьяволу работаете, невродяне, безчинники! Уйдете ли на столп, какъ приидеть гневъ Божий?» {16}
64
В котором он, кстати, цитирует Филона, а легенду о Башне излагает в соответствии с мыслями бл. Августина — знаний у самого Аввакума было вполне достаточно.
Все это наводит на несколько интересных мыслей. Во-первых, о способе создания традиции, распространившейся на многие века, страны и всевозможные философские системы. Не исключено, что ее в данном случае создал один-единственный человек, пробовавший растолковать победителям древние предания своего народа. Во-вторых, о передаче традиции: сочинения Иосифа востребовали не столько его современники, будь то римляне, эллины или иудеи, а люди совершенно другой культуры и мировоззрения, бывшие в его эпоху маргинальной группой, а спустя века ставшие править значительной частью мира. И в-третьих, о восприятии традиции: толкование легенды о Башне, данное Иосифом, оказалось понятным, образным и, следовательно, живучим, а сам он стал единственным евреем-нехристианином (за исключением ветхозаветных авторов), чьи произведения широко почитались в христианском (и достаточно антисемитском) мире.
Для устранения этого небольшого недоразумения даже появилась легенда о том, что в старости Иосиф принял христианство и в итоге стал епископом. Никаких доказательств сего факта не имеется, но отвергать теоретическую возможность обращения нашего героя почему-то не хочется. К началу II в. его придворная карьера была окончена, род покровителей Флавиев прекратился, сам он был уже старым человеком. И если на его пути оказался кто-то из проповедников нового религиозного учения, бывшего во многих смыслах иудео-эллинским (а Иосиф провел всю жизнь на границе этих великих цивилизаций), то данное учение могло показаться ему достаточно близким, синтез двух философий — интеллектуально обоснованным, а возможность прощения грехов после крещения — исключительно привлекательной. Ведь, что скрывать, талантливый сын Маттитьяху безгрешным не был.
Справедливости ради добавим, что, помимо Флавия, в рецепции легенды о Башне принял участие еще один крупнейший авторитет, мнение которого весьма почиталось в христианском мире, особенно в его католической части. Был это, возможно, наиболее влиятельный толкователь Священного Писания, епископ гиппонский Аврелий Августин, вошедший в историю под именем Блаженного Августина, которого мы уже несколько раз упоминали и цитировали. Для богословов, историков церкви, да и для простых верующих христиан бл. Августин, главным образом, один из четырех великих Отцов Западной Церкви [65] . Для остального человечества — автор первой духовной автобиографии мировой культуры — бессмертной «Исповеди».
65
Вместе с создателем латинской Библии Иеронимом, епископом Амвросием Медиоланским (Миланским) и папой Григорием Великим.