Легендарный
Шрифт:
– Я все знаю, - заявила она, поднося яркий огонек зажигалки к зажатой в губах сигарете.
– Не делай этого, малыш.
Впервые за долго время я услышал от нее нечто, что можно было назвать лаской. Хотя голос ее по-прежнему оставался стальным, угрожающе вибрируя от каждого ее слова, в нем чувствовалась материнская забота, дремавшая в ней долгое время.
– Я еще ничего не решил.
– Капитан положил корабль на курс. Теперь твое решение ничего не значит. Я была у него пару минут назад - он мне все рассказал.
– И что теперь.
– Теперь ты превратишься в одного
Он сплюнула на пол и обернулась к двери, откуда доносились вопли дравшихся в яме моряков. Едва уловимые, они все же пробивались на поверхность. давая понять, что безумие, зародившееся там уже очень давно. продолжает править балом.
– На Эль-Данго ты погибнешь.
– А здесь?
Она глубокого затянулась.
– Здесь ты хотя бы живешь. Пытаешься жить. Договор не вечен. Ты сможешь как-то расторгнуть его.
– Вряд ли.
– я покачал головой и посмотрел на молчавшего все это время врача. Он сидел в своем кресле, отрешенный от этого мира, с глазами, похожими на два стеклянных шарика, протертых только что влажной салфеткой. Мира обратилась к своему коллеге, но тот издал лишь несколько непонятных звуков, смешавшихся с гулом работающего реактора.
– Он хочет заработать деньги на твоей смерти. Этот чертов сукин сын использует тебя, а потом вышвырнет в ближайшем помойном доке, где никто и никогда тебя не найдет. Подумай, мальчик мой, - она приблизилась и обняла меня. От нее пахло горьким табаком и дымом.
– Посмотри на себя. Ты был...таким...таким красивым. Среди всех этих уродов ты казался мне настоящим чудом в этом металлическом гробу, а теперь трансформировался в монстра.
Я опустил ее руки, в одной из которых все еще тлела сигарета, потом усадил женщину в кресло и встал напротив медицинского столика, где лежало несколько разломанных капсул и пара ватных тампонов.
– У тебя были красивые родители, раз у них появился такой прекрасный ребенок.
– Наверное, - тихо ответил я.
– Сложно сказать.
– Что ты такое говоришь?
– Я помню только отца, да и то, это воспоминания глубокого прошлого. Детские годы, когда мы только-только начали обучение у Матушки. Впервые его фото я увидел в небольшой рамке на стене. Сейчас я уже мало что могу о нем рассказать, но тогда это врезалось мне в память очень сильно.
– А мама?
– Нет, - я отрицательно покачал головой.
– Ничего. Даже примерно не могу сказать.
– потом я повернулся к Мире - она сидела взволнованная и снова курила сигарету.
– Ее образ я всегда составлял из внешности сестер, что появились на свет одновременно со мной - и они были прекрасными. Если хотя бы малая часть материнской красоты передалась им, то какой же прекрасной была она сама. Голубые глаза, длинные пшеничные волосы, прямые, как стрелы, стройная и высокая, добрая, заботливая, отзывчивая. Я могу говорить о ней очень долго и вряд ли расскажу все.
– Ты замечательный.
Я усмехнулся.
– Ну да, конечно.
Доктор стал просыпаться. Его тело слегка затрясло, но потом судороги прекратились. Глаза стали двигаться из стороны в сторону, дурман постепенно покидал его разум и вскоре тот пришел в себя.
– Думаю, я готов тебя подлатать.
Мира
– Приступим, - прохрипел доктор, беря трясущейся рукой хирургический скальпель.
– Не бойся, скоро дрожь пройдет и я буду в норме.
Лицо было изуродовано до неузнаваемости. Несколько месяцев боев сделали свое дело. Ни одного живого места, клочка кожи или мяса. Все испытало на себе страх и ужас кулачных сражений на самом дне ямы. Я зарабатывал и избивал, зарабатывал и избивал, потом брал кипу окровавленных денег и нес ее доктору, что своими толстыми руками, держа скальпель, вырезал из плоти металлические осколки, оставленные самодельными кастетами моих противников. К концу первого месяца я перестал чувствовать боль. Даже в самые трудные минуты, когда я падал вниз, сбитый с ног ударами оппонента, мне не было больно. Я смеялся, а в ответ получал еще сильнее. Хохотал, как умалишенный, и на меня набрасывались с новой силой.
День за днем.
День за днем.
Гонг. И победа в моих руках. Опять пальцы крепко сжимают купюры. Противник уползает в свой угол и грохот оваций проносится по металлическим трибунам. Мое лицо стало каменным, выщербленным. Хрящи на кулаках стерлись. Наконец, наступил тот момент, когда выходить против меня было некому. Страх и ненависть сделали свое дело. Бродяги боялись меня, боялись моего внешнего вида, ставшего чем-то потусторонним, пугающим, не похожим на человека.
– Тебе надо остановиться, - говорил док в который раз зашивая меня после боя. Он был пьян, что очень сильно удивило, ведь за подобным я его раньше никогда не замечал. Изо рта несло перегаром, глаза блестели как после дозы и язык, едва переваливаясь с одной стороны рта на другой, был бледным.
– Мы уже подходим к Эль-Данго. Осталась пара дней.
– На кого я похож?
– вдруг спросил я его, подняв лицо к горевшей лампе.
– На безумца, ненавидящего самого себя сильнее, чем тех моряков с которыми он дерется.
– Я не хочу чтобы там меня узнали. Теперь я другой.
– Да, ты очень сильно изменился за это время. По правде сказать, мне будет жаль потерять такого пациента.
– Ты уже хоронишь меня?
Доктор отложил скальпель.
– Я - доктор, малыш, я в чудеса не верю. Эль-Данго - плохое место. Там гибнут люди.
– Люди всегда где-нибудь гибнут.
– Нет, малыш, - он отрицательно покачал головой, - смерть бывает разной. Есть огромное отличие между: умереть в машине, сражаясь за идею, за Клан, за честь, и совсем по-другому - умереть за прихоть зажравшихся чудаков, которым некуда девать свои деньги.
– Я буду драться за свою свободу.
– Благородная цель, - док опять взял скальпель.
– А ты, - я обратился к нему.
– Ты не хочешь отсюда уйти?
– Не могу.
– Как это так?