Легенды и мифы мировой истории
Шрифт:
Недалеко от медхуса Рюрик увидел святилище россов – резные, словно воздушные, столбы с изображениями богов защищала двускатная крыша, обитая такими же полукружиями, из каких была сделана кровля медхуса, которые блестели как золотые. Подойдя поближе, он увидел, что они и есть золотые.
Здешние боги чем-то напоминали тех, что остались в Рустрингене. Конунг вспомнил свое грозовое видение. И почему-то подумал, что увидит среди них женское божество. И оно здесь действительно было. И смотрело пристально, вперив в него свои огромные, круглые, словно от ужаса, глаза. По лицу змеились волосы, похожие на морскую траву, на тонких деревянных губах застыла странная улыбка – как будто богиня знала что-то очень важное, неведомое пока конунгу. Он вспомнил о женщине на крепостной стене. Сейчас он был почти уверен, что она ему почудилась.
Медхус князя Гостомысла был очень просторным и убранством напомнил Рюрику медхусы в Бирке – железные жировые светильники, каменный очаг в углу, длинный стол, по его сторонам
Озираясь по сторонам, ни Рюрик и никто из его людей не заметил, как Аскольд обменялся быстрым взглядом и едва заметными кивками с одним из воевод Гостомысла.
Вошли женщины. С поклоном они ставили яства и вина и старались как можно скорее уйти, не вступая ни с кем в разговоры. Они были недурны собой, но многие из них выглядели рабынями, захваченными в разных землях.
Вскоре из медхуса понеслись звуки доброго пира: громкий многоязычный говор, взвизги ущипленных за мягкие места женщин, нестройное пение, язык которого разобрать было уже трудно. Потом все смолкли, и по струнам гусель-кантеле ударил древний седой суоми. Он монотонно запел что-то об озере Нево.
Гостомысл, увидев, как Рюрик поглядывает на женщин, понимающе усмехнулся:
– Ты проделал долгий путь, можешь взять сегодня на свой драккар любую из них.
И тут один из россов, одетый богаче других, сидевший рядом с Гостомыслом по левую руку, тот, что в начале пира незаметно обменялся взглядами с Аскольдом, ударил кулаком по столешнице:
– Но не раньше, чем выберу я, какая девка больше всего по вкусу мне!
Певец оборвал пение на полуслове. Рюрик вскочил, с грохотом полетела на пол полная чаша, которую ему только что налили и из которой он не успел еще сделать ни глотка.
Гостомысл медленно поднялся. Он был багров от гнева.
– Эти люди пришли с миром, – прорычал он грозно. – Вадим, ты нарушаешь закон гостеприимства!
– Гостеприимства?! А мне сдается, они пришли как хозяева! Не отвертишься, Гостомысл: ты призвал этих варягов! Я давно понял: их мечами ты хочешь укрепить свою власть. Мы платим дань норвегам и свеям, но те хоть приходят и уходят, а этих ты решил посадить над нами навечно, чтобы они сделали нас рабами, пили наш мед и брюхатили наших девок!
Все замерли.
Гостомысл попытался что-то сказать, но только открыл рот и по-рыбьи зашевелил губами. Вдруг его словно пронзила стрела: он резко выпрямился, попытался схватиться за столешницу и тяжело повалился на земляной пол. Какой-то рыжий росс с веснушчатым лицом кинулся к нему, приложил ухо к его груди и поднял на всех потрясенный взгляд, который ясно говорили: Гостомысл – мертв. Да, так иногда бывает: когда сердце человека переполнится густым черным гневом, он разрывает его на части.
Все сгрудились вокруг мертвого князя.
Тут, неожиданно спокойно, заговорил Вадим:
– У Гостомысла нет сыновей. Я – брат его жены, единственный его родич. Мне теперь и быть князем. При мне все будет по-другому!
С этими словами он оттолкнул рыжего, наклонился и начал судорожно отстегивать меч Гостомысла.
И тогда веснушчатый взял чашу мертвого князя. Понюхал остатки его меда, а потом вылил на столешницу. Жидкость странно запузырилась на выскобленном дереве. Так же пузырился на земляном полу и тот мед, что вылился из опрокинутой чаши Рюрика. Как небольшое болотце, откуда выходит земляной газ.
Все замерли.
– Вещий гриб! Вадим, ты… – начал недоуменно рыжий парень.
– Бейте пришлых, верные мне россы! – завопил вдруг Вадим. С быстротой испуганной белки он выхватил меч князя из ножен и одним ударом отсек рыжему россу голову.
Кровь брызнула Рюрику на грудь. Голова с открытыми глазами покатилась по столешнице, оставляя кровавый след. Все какое-то мгновение очумело следили за катящейся головой, а потом бросились к висевшим на рогах мечам. Пир превратился в побоище. Рухнули на пол, разлетевшись в куски, рога. Часть россов, казалось, дралась на стороне Вадима, другая – против, а третьи, похоже, сражались против тех и других. Разобрать ничего было нельзя. Рюрику и его хаконам удалось сорвать те мечи, что подвернулись под руку. Они перевернули тяжеленную столешницу и, проталкивая ее ближе к выходу, отбиваясь со всех сторон, стремились под этим прикрытием уйти.
И вдруг Рюрика оглушил мощный удар сзади. В глаза полилось горячее, и наплыла темнота.Милена
Он был жив – об этом говорила сильная боль в голове, в плече, а также то, что он чувствовал запахи – сена, земли, грибов, а еще хвои и каких-то трав, слышал гудение комара. Этот мир никак не мог быть ни Валхаллой, ни миром мертвых христианского
Рюрик открыл глаза. Его мучила жажда. Огляделся. Нет, точно не Валхалла… Он находился в низкой темной хижине с земляным полом, с очагом посередине. На огне кипело какое-то пряное варево. В углу стояла деревянная бадья. Дверь была открыта, и в нее виднелся светлый лес, доносились звонкие, высокие голоса птиц. Его меча с ним не было. Безоружен… Рюрик дотронулся до головы. На затылке – большая опухоль с коркой запекшейся крови. По пояс голый, укрыт шкурой. Плечо перевязано холстиной. И от холстины этой – приторный травный запах. Подступила тошнота. Где кольчуга? Где он вообще? Где Ингвар и Олаф? Драккар? Дружина? В хижине не было ничего, чем он мог бы защититься. Но враг не стал бы перевязывать его рану… Кто здесь живет? Охотник? Рыбак? Вряд ли – снастей в хижине не видно никаких.
Он попытался подняться на ноги, чтобы подойти к бадье, – нет ли там воды? И тут его пронзила такая боль в плече, словно кто-то с размаху всадил копье. Хижина поплыла перед глазами, и он со стоном опустился на серый набитый сеном мешок, что служил ему постелью.
Снаружи послышались женские голоса. Говорили по-славянски. Один голос был молодой, другой – старчески скрипучий, словно ветер раскачивал сухую ветку. Мужских голосов не было слышно. Это немного успокоило его. Потом где-то совсем рядом залаяла собака.
В низком дверном проеме возникла сгорбленная старуха с охапкой хвороста в руках. А за ней, тоже с хворостом, пригнув голову, вошла… высокая женщина. За ними вбежал здоровенный, похожий на волка, пес.
Стиснув зубы, Рюрик опять попытался сесть. Это ему удалось. Пес зарычал на него, оскалив желтые клыки, но женщина осадила его властным окриком. Тот сразу затих и лег в углу, следя оттуда за каждым его движением немигающими волчьими глазами.
– Ну вот, помогла вечерняя трава, очнулся варяг, – проскрипела старуха.
– Кто вы?.. Где моя дружина, драккар, где мой меч? – Славянские слова возвращались к нему медленно.
Высокая женщина подняла на старуху глаза:
– Оставь нас, Горислава.
Старуха чуть поколебалась.
– Хорошо, – сказала она наконец. – А будет опять метаться да буйствовать, брось в огонь вот этой травы. Ну, пойдем, Волк, силки проверим, может, заяц где угодил!..– Кряхтя, старуха уковыляла прочь и увела собаку.
А женщина, догадавшись, что Рюрика мучает жажда, зачерпнула из бадьи берестяным ковшом воды и поднесла ему. Запястья у нее были тонкие. На правом – тяжелый резной серебряный браслет, он таких раньше нигде не видел. Отверстие в крыше пропускало свет не щедро, но он успел заметить тонкую талию, перехваченную кожаным поясом, полную высокую грудь, до прозрачности белую кожу с красными пятнами комариных укусов там, где ткань приоткрывала ключицы. Пышные волосы перехвачены лентой.
Она смотрела на Рюрика скорбными, темными глазами. Смотрела, как он жадно пил. Пил, пока не опустошил ковш. Женщина была, пожалуй, красивой, но очень уж необычной, не похожей на дорестадских молодок и женщин норс, которых он знал до сих пор. И он чувствовал в ее присутствии какую-то странную скованность.
– Это брошенная хижина, – просто и грустно сказала женщина. – У тебя больше нет дружины и нет драккара. И чем больше людей думают, что мы мертвы, тем нам – лучше. Я – Милена, жена… вдова Гостомысла. И сестра Вадима. Он взял власть в Невгороде…
Рюрик откинулся на тюфяк и вперил отчаянный взгляд в почерневшие балки крыши, словно хотел, чтобы они от этого расступились.
Не спрашивая ни о чем, Милена вышла из хижины и принесла деревянную миску с холодной жареной зайчатиной.
Он жадно накинулся на еду. Теперь он уже знал, какие движения причиняют ему боль, и избегал их. Зайчатина была несоленой и жесткой, но ему показалось, что ничего более вкусного он не ел никогда в жизни. Наудачу спросил чарку меда, но меда не было.
Память медленно возвращала ему картины: гроза, раскаты грома, лучники на стене… И – женщина-призрак в красной одежде на фоне грозовых облаков.
Она? Он не помнил. Потом – пир, гудение рожков, заунывное пение старого суоми, катящаяся голова с открытыми глазами, перевернутая столешница… Боль и темнота.
Пока он ел, женщина рассказала ему, что на Волхове было сражение между варягами, и потоплено много ладей. Что варяги ушли дальше по реке через пороги. Что в Невгороде тоже было кровавое сражение – между россами. Что Вадима поддержала часть россов и наемники, и он победил.
Рюрик отдал пустую миску, обтер руки о штаны:
– Давно я здесь?
– Четвертый день.
– Все… мои драккары ушли? Все до единого?
– Не знаю.
– Как я оказался в лесу?
– Однажды утром мы проснулись здесь от непонятного шума. Кто-то ломал кусты. Испугались: медведь, погоня? Это оказалась заблудившаяся лошадь. Ты был привязан к ее седлу. У Гориславы накошена вечерняя трава, она хорошо помогает от ран. И ее любят лошади. Вот лошадь и пришла прямо сюда. Ты был весь в засохшей крови. Горислава сказала, что раны твои неопасны, если не будет горячки. Но ты потерял много крови. Повезло тебе: ни на волков, ни на медведя твоя лошадь ночью не набрела. Да они сейчас и не голодны: зайцев и кабанов – видимо-невидимо. А лошадь на следующий день отвязалась и убежала. Вот и всё. У Гориславы плохо гнутся пальцы, это она привязывала…