Легенды и мифы мировой истории
Шрифт:
Очнувшись на дне ямы, Олаф услышал над собой словно с неба доносящиеся голоса:
– …Лошадь с трупом нигде не смогли найти, точно Мокошь в реку утянула! – сказал один голос. Говорили по-славянски.
– Если он жив и сбежал, покрутитесь у меня на колу! – раздраженно ответил другой.
– А что с этими делать, Вадим? – спросил первый голос. – У одного нога разворочена, другой – тоже не лучше, еле дышит. Добить да и сжечь вместе с остальными?
– Мой человек спрашивает, не лучше ли их добить, Аскольд? – спросил второй голос на языке норс.
– Я понял, что спрашивает твой человек, – услышал Олаф голос Аскольда. – Эти – твои. Делай, что хочешь.
– Да, ничего не скажешь, дар!.. Так ты думаешь, дружина Рюрика пойдет за тобой в Миклегард?
– Все хаконы Рюрика – мертвы. Вон они, у стены, лежат в ряд. И что-то пока не видно прилетевших за ними валькирий! – Голоса засмеялись весело, уверенно. – У дружины есть выбор: или со мной в Миклегард, или за своим конунгом и хаконами – в Валхаллу! Но среди «рус» – достаточно верных мне людей. Я обещал им неслыханную
– Ты уверен, что он мертв?
– Рюрик? Уверенным в этом можно быть только тогда, когда голова лежит на некотором расстоянии от шеи.
Щенок помешал мне снести ему голову, я зацепил его только краем. Да не бойся! Он теперь совсем один, тяжело ранен и не опасен. Да и протянет он не долго!
– А этот Рюрик, он очень привязан к своим родичам?
– Да, можно сказать и так, хотя ничего нельзя знать наверняка! – Аскольд рассмеялся. – Еще той зимой, на Ильмене у твоего отца, я знал, что рано или поздно ты своего добьешься. Хитрый, дьявол… Или как там тебя теперь – князь Вадим? – Он помолчал: – А я ведь понял: ты спрашивал о родичах и Рюрике потому, что решил поймать конунга «на живца»? Ловко!
Олаф слышал, как Вадим довольно усмехнулся.
– Я рад был нашей встрече, Одноухий Аскольд! Когда обратно из Миклегарда?
– Через год, перед самой короткой ночью мы должны быть уже здесь. Зимовать будем в Миклегарде. Там зимы мягкие. Да, если тебе, как возьмем Миклегард, нужна будет моя помощь, можешь рассчитывать на моих людей, и возьму за это недорого, как с друга. Да, все хотел спросить: откуда у тебя в дружине степняки? И впрямь они добрые конники?
– Конники – лучше не бывает! А появились у нас две зимы назад. Говорят, что раньше кочевали по берегам Большой Реки и жили сытно, но жестокая засуха уничтожила их пастбища и скот. И потому, мол, ушли в другие земли, что остались совсем без женщин – одни умерли, другие – нашли мужей в сытных землях, а эти молодцы сели на оставшихся коней и стали сражаться за тех, кто дает им женщин, мед и серебро.
Аскольд засмеялся:
– За женщин и серебро, значит? Ну что ж, бывает. Смотри, чтоб им и вся земля твоя не приглянулась со временем. Так тоже бывает. – И добавил: – А смуту любую подавляй страхом. Только страхом! Я старше тебя, Вадим, и поверь моему опыту: правит долго только тот, кого уважают, а уважают только тех, кого боятся.
Они еще что-то говорили, но уже отходили от ямы, и Олаф не мог разобрать ничего.Вадим решил не убивать родичей Рюрика, а оставить их в яме и распустить об этом слухи по городу. Если Рюрик все-таки жив, он заглотит эту наживку и придет сам. А Аскольду Вадим хотел сначала предложить службу, но потом передумал. Манит того Миклегард – тем лучше: чем дальше этот коварный селедочник со своей дружиной, тем ему, Вадиму, новому невгородскому князю, спокойнее. А то кто его знает, что у того на уме, если он – даже со своими так… Теперь Вадима даже беспокоило возвращение Аскольда будущим летом. Что, если Одноухий, вернувшись от греков, не пойдет в Рустринген, а вместо этого попытается сместить его здесь? На всякий случай Вадим решил хорошенько подготовиться к его приходу. Но сначала нужно было утвердиться в Невгороде князем.
Олаф знал, что это очень дождливая ночь, но больше ничего о мире не знал. Сколько прошло дней? Мысли путались. Где это он? Грудь болела, было трудно даже сделать вдох. Наверное, поломаны ребра. Олаф физически чувствовал, как стены колодца сдавливают его легкие и мешают дышать. Все что ему сейчас было нужно, это сделать глубокий вдох. Но мешала боль в груди. И – эти стены. Он чувствовал их, даже не видя в темноте. Холодным потом прошиб вдруг ужас: что, если его здесь просто засыплют землей? Он прикрыл глаза ладонями: думать о море. Море… Простор…
Пошел сильный дождь. Сквозь тяжелую деревянную решетку в яму хлынули потоки воды. Олаф встал и прислонился к стене. Вода была холодной, весенней. В колодец с писком падали мыши-полевки и тонули, пальцы иногда ощущали в воде их тельца. Одна упала ему на плечо, побежала, пища. Он поймал ее, зажал в кулаке. Страшно хотелось есть, но все же не настолько, чтобы победить в себе отвращение, и он выпустил этот мокрый комочек, бьющийся в безумном желании продолжать жизнь. Если дождь будет идти неделю, месяц, год – вспыхнула сумасшедшая мысль – то яма наполнится, и он всплывет с водой, поднимется к самой решетке и попытается ее взломать!
Он уже очень ослабел. Раньше ему бросали хотя бы кусок хлеба и спускали бадью с водой, но вот уже несколько дней не приносили и этого. Голова сильно кружилась, и от этого ему легче было представить себя где-то еще – не здесь, не в этой яме.
Он встал и ощупал земляные стены. Они были на том же месте, не придвинулись. Забыть о них… Море. Ветер. Парус. Драккар… Что они сделали с драккаром Рюрика? А Ингвар – что они сделали с ним? Где вся дружина? Он крикнул и испугался – так страшно, безнадежно и оглушительно забился, запульсировал в тесном колодце его крик.
И вдруг услышал ответ. Это был голос Ингвара!
Олаф вскочил и – показалось ему – наполнил колодец криком до самой решетки. И закричал на норс: «Ингвар, я здесь!» Шум ливня – всё, что было ему ответом. Но через некоторое время он услышал: Ингвар смеялся. Его голос шел как будто из самой земляной глубины и был до неузнаваемости веселым. Он пел залихватскую, знакомую всем песню, полную славянских ругательств, – о том, что лучше: девки или пьяный мед?
Дикая радость придала Олафу сил. Ингвар – здесь, и он жив, он не пал духом! И Олаф стал
А рядом, в таком же колодце, обезумевший Ингвар пел и пел свои страшные песни. Постепенно его пение становилось отрывистее и слабее, и наконец его голос совсем умолк.
На следующую ночь Олаф услышал сверху тихий посвист. Он открыл глаза и поднял голову.
– Эй, варяг, селедочник, ты жив?.. Веревку держать можешь?Русалочья ночь
Прошло много дней. Становилось все жарче, и комары докучали меньше. К тому же у Гориславы было полно какой-то чудодейственной травы, дым от которой хорошо отгонял гнус и в самые сырые вечера. Плечо у Рюрика уже почти не болело даже после целого дня упражнений с тяжелым мечом Гостомысла. Не далее полета стрелы от хижины нашелся родник, питавший неглубокое лесное озеро с прозрачной водой, темной от осыпавшейся в него хвои. Рюрик настолько окреп, что мог теперь переплывать это «хвойное» озеро. Вода, становившаяся все теплее, ласкала крепкие мышцы его огромного поджарого тела, и серебристыми стрелками разлетались в ней небольшие рыбешки.
С каждым днем эта новая для него земля завораживала его все больше, и ему казалось, что Рустринген, Дорестад остались в какой-то прошлой жизни. Он смастерил себе лук и острогу, и у них не было недостатка в свежей рыбе и дичи. А Волк привязался к нему и отлично брал кабаний след.
Только вот старая Горислава уже не ходила в город – она заболела в своей пещере и надрывно кашляла, лечась какими-то настойками и пахучими дымами. Милена носила ей воду и жареное мясо, но та почти ничего не ела. Последняя новость, которую она принесла из Невгорода, была о расправе Вадима над волхвами. И о том, что начали хватать людей за гневные об этом разговоры и что в городе все больше ненависти к новому князю.
Рюрик делил хижину с Миленой и по ночам уже давно изнемогал от желания. Но что-то мешало ему просто наброситься на нее – даже притом, что отказывать ему из-за безвыходности своего положения она бы, наверное, не стала. Ему почему-то важно было, чтобы она сама предложила ему себя. Но Милена держалась отстраненно. А ведь он чувствовал ее страстность, он видел, как напрягались под платьем ее соски, когда он невзначай дотрагивался до нее, он видел, как она украдкой смотрела на его тело, когда он раздевался у озера. Это мучило его ужасно. Но сильнее он боялся того, что Милена может взять над ним власти больше, чем он обычно давал над собою женщинам. И еще одно чувство было новым: он боялся своей готовности дать ей эту власть. Борясь с этим, он был с нею намеренно груб, насмешлив. Она спокойно все сносила, готовила пищу, чинила их немудреную одежду. И ни разу явно не показала свой интерес к нему как к мужчине.
Проще всего было бы ночью задрать ей рубаху и… Но он чувствовал: такое простое задирание рубахи станет его поражением. А он хотел, чтобы женщина знала свое место. И напускал на себя равнодушие. Но этой игрой самолюбия довел себя почти до исступления.
…Однажды он проснулся среди ночи – захотелось пить. В хижине было жарко и душно. И вдруг он заметил, что Милены – нет… Ее тюфяк в углу был пуст. С неприятным чувством Рюрик ждал и ждал в темноте хижины, а она все не возвращалась. В очаге как всегда курился какой-то пряный дым.
Рюрик забеспокоился всерьез. Он выскочил на воздух без рубахи и босой, тихо, опасаясь кричать, позвал ее по имени. Никто не отозвался. Вокруг стоял освещенный полной луной лес. Он пошел по этому ночному лесу, залитому лунным сиянием, раня ноги об острые шишки.
…Милена стояла в воде их озера по пояс – обнаженная, с распущенными мокрыми волосами, и рядом с нею плескались тысячи осколков разбитой ею в воде луны.
Она повернулась к нему спокойно, с царственной негой, совсем не удивившись его появлению, словно и это озеро с черной водой, и полная луна, и эта необычно жаркая ночь принадлежали только ей, а он здесь был лишь гостем.
Да так оно и было: откуда мог знать викинг Рюрик с серыми, как вода зимнего моря, глазами, что эта ночь у россов – особая. Русалочья.
Где-то в соснах крикнула невидимая неясыть. Береговой песок приятно холодил босые ноги. Рюрик на минуту остановился, пораженный красотой этой ночи, этого озера, этой женщины. А мокрая, голая Милена уже шла ему навстречу. Она вышла из воды и остановилась напротив него совершенно спокойно и бесстыдно. Ее тело белело в ночи. И ему вдруг показалось, что она и есть то таинственное существо с вышивки англов, принявшее вдруг облик земной женщины.
Рюрика затрясло как в ознобе, и он рванулся к ней и наконец-то, после стольких своих терзаний, схватил ее податливое прохладное тело, и вжал в себя ее полные груди с темными напряженными сосками, и впился в ее влажный рот, как волк в жертву. Никогда еще не желал он женщины с такой нежной и одновременно звериной силой. Она ответила ему с жадностью. А когда оторвалась на миг, чтобы сделать вдох, посмотрела на него радостно и победительно.
Потом положила руку на его подрагивающее огромное плечо, изуродованное рубцом затянувшейся раны, и, глядя прямо в его затуманенные глаза, которые не видели сейчас ничего, кроме нее, повлекла в воду…