Легенды о Христе (с илл.)
Шрифт:
Это были как раз те беглецы, за которыми он уже так долго гнался. Он их тотчас узнал. И вот они лежали, спящие, беззащитные, всецело находясь в его власти. Быстро вынул он меч из ножен и наклонился над спящим ребенком. Осторожно направив меч в сердце ребенка, воин приготовился одним ударом покончить с мальчиком.
Уже готовясь заколоть его, он остановился на мгновение, чтобы разглядеть лицо ребенка. Теперь, когда он был уверен в победе, он захотел доставить себе жестокое наслаждение и посмотреть на свою жертву. Но когда он взглянул в лицо ребенку, радость его еще усилилась, так как он узнал
«Конечно, – подумал он, – я давно должен был бы об этом догадаться; потому-то я всегда и ненавидел этого ребенка. Это и есть обещанный пророчеством князь мира».
Он опустил меч, и у него промелькнула мысль: «Если я положу перед Иродом голову этого ребенка, он сделает меня начальником своих телохранителей». И, приближая острие меча все ближе и ближе к спящему ребенку, он радостно говорил:
– На этот раз наконец никто не станет между нами и не вырвет его из моей власти.
Но он все еще держал в руке лилию, сорванную им при входе в пещеру, и вдруг из чашечки ее вылетела спрятавшаяся там пчела и, жужжа, стала кружиться вокруг его головы.
Воин вздрогнул. Он вдруг вспомнил о пчелах, которым помогал когда-то ребенок; ему пришло в голову, что одна из этих пчел помогла мальчику скрыться с праздника Ирода.
Эта мысль поразила его. Он опустил меч, выпрямился и стал прислушиваться к пчеле.
Но вот жужжание насекомого затихло. Продолжая стоять неподвижно, воин вдыхал сильный сладкий аромат, струившийся из лилии, которую он держал в руке. Запах напоминал ему о лилиях, которые мальчик спасал от дождя, и о том, как сноп их скрыл ребенка от его взоров и помог крошке спастись через городские ворота.
Он все больше задумывался и вложил меч обратно в ножны.
«Пчелы и лилии благодарили его за его благодеяния», – пробормотал он про себя.
Он припомнил, что и ему ребенок однажды оказал благодеяние, и густая краска залила его лицо. «Разве может римский легионер забыть оказанную ему услугу?»
Недолго боролся он с собой. Он подумал об Ироде и о собственном своем желании уничтожить юного владыку мира – и решил в душе: «Мне не следует убивать этого ребенка, который спас мне жизнь».
И он наклонился и положил свой меч возле ребенка, чтобы беглецы, проснувшись, узнали, какой опасности они избегли.
В это время ребенок проснулся и глядел на него своими прекрасными очами, сиявшими, как звезды. И легионер преклонил пред ним колени.
– Владыка, Ты – Всемогущий, – сказал он, – Ты – Победитель, Ты – Тот, которого любят боги, Ты – Тот, который может спокойно наступать на скорпионов и змей.
Он поцеловал ножку ребенка и тихо вышел из пещеры; мальчик же продолжал лежать и глядеть ему вслед большими удивленными детскими глазками.
Бегство в Египет
Далеко-далеко, в одной из пустынь восточных стран, росла с незапамятных времен пальма.
Она была стара и невероятно высока. Все проходившие через пустыню
И вот однажды, когда эта пальма одиноко стояла и созерцала пустыню, она заметила нечто до того удивительное, что могучая вершина ее закачалась от изумления.
Там, в конце пустыни, шли два одиноких путника. Они были на таком далеком расстоянии, откуда верблюды кажутся не больше муравья, но все-таки это, несомненно, были два человека.
Эти чужестранцы – пальма хорошо знала всех постоянных путников пустыни – были мужчина и женщина, с ними не было ни проводников, ни вьючных животных, ни палаток, ни бурдюков с водой.
«Они пришли сюда, вероятно, чтобы умереть», – подумала пальма. И быстро осмотрелась кругом.
«Удивительно, – продолжала она, – что львы еще не вышли на охоту, завидя добычу. Насколько я вижу, ни один из них даже не пошевельнулся. Я не вижу и разбойников. Но они, вероятно, еще появятся».
«Им грозят семь видов смерти, – думала она дальше. – Их пожрут львы, ужалят насмерть змеи, их иссушит жажда, погребут пески, на них нападут разбойники, их сожжет солнцем, они погибнут от страха».
И она старалась думать о чем-нибудь другом. Судьба этих людей беспокоила ее.
Но куда ни обращала она свой взор, она видела только то, что было знакомо ей уже тысячи лет.
Ничто не приковывало к себе ее внимания.
И мысли ее снова возвращались к двум путникам.
– Клянусь засухой и бурей! – сказала пальма, призывая в свидетели опаснейших врагов жизни. – Что это несет на руках женщина? Мне кажется, эти безумцы несут с собой и ребенка.
Пальма, которая, как и все старцы, была дальнозорка, не ошиблась.
Женщина несла на руках ребенка, который спал, положив головку ей на плечо.
– Дитя почти голенькое, – продолжала пальма. – Я вижу, как мать прикрыла его своим плащом. Она второпях схватила его с постельки и отправилась в путь. Теперь я понимаю: это беглецы. Но все-таки они безумцы. Если их не охраняют ангелы, лучше было бы им все претерпеть от врагов, чем отправляться в пустыню.
Я представляю себе, как все это произошло. Муж стоял за работой, ребенок спал в колыбели, а жена вышла за водой. Едва успела она отойти на несколько шагов от двери, как увидала приближавшихся врагов. Она бросилась назад, схватила ребенка, позвала мужа, и они побежали! Целый день провели они в пути, не останавливаясь ни на минуту.
Да, вот как все это произошло.
Но повторяю: если их не охраняют ангелы…
Они так напуганы, что не чувствуют ни усталости, ни других страданий, но я вижу жажду, горящую в их глазах. Мне ли не знать лица человека, страдающего от жажды?
И когда пальма подумала про жажду, судорожная дрожь пробежала по ее высокому стволу, а бесчисленные перышки ее длинных листьев съежились, как от дыхания огня.
– Если бы я была человеком, – говорила она, – я никогда не отважилась бы отправиться в пустыню. Надо быть безумцем, чтобы отважиться идти сюда, не имея корней, простирающихся до неиссякающих родников. Здесь опасно и для пальм. Даже и для такой пальмы, как я!