Легенды. Предания. Бывальщины
Шрифт:
— Кого же вести, когда они сами по дворцу бьют из пушек и из ружей, нет, дескать, у тебя больше верных полков.
Царь от страха сразу обмер.
Генералы и сенаторы подумали: царь-то черт с ним, одного убьют — другой будет, а самим-то умирать не хотелось. Вот несколько сенаторов ползком выбрались из дворца, их никто не заметил, они переоделись: кто в монаха, кто монашкой, и выбрались из города. А за городом в казармах стояли еще полки. Солдаты и офицеры те ничего не знали об восстании. Сенаторы вызвали генералов тех полков, порассказали им, что на дворец бунтовщики напали. Те полки сдуру взяли
Бунтовщиков-то было не так много, а на подмогу царю пришло несколько полков. Дрались бунтовщики крепко, но не выдержали, начали разбегаться. Тут-то многих князей и графов из бунтовщиков поймали да сразу в крепость. Долго они сидели в каменных курятниках под землей, некоторые из них ослепли, многие сгорбились.
Самых главных зачинщиков царь приказал повесить. Их повесили. Несколько князей и графов сослали к нам. Тут, в Петровском заводе, они в тюрьме сидели, потом вольно поселились и жили до самой смерти. Добрые люди они были, старики о них рассказывали и нахвалиться не могли.
Вот так-то эти князья и графы пострадали из-за царя-кровопийца. Потом народ этому царю за все отплатил. Царя не вспомянешь добрым словом, а тех князей и графов, что у нас страдали, народ помнит и доброе слово о них говорит.
Лет так сто назад здесь, около Нерчинска, на каторге работали разные князья и графы. Их сюда привезли из Петербурга. Они против царя восстали. За то и в каторгу попали. Жили они все в одном старом бараке. Зимой у них головы к подушкам примерзали, а летом их дождь обливал. Несчастным графам и князьям после петербургских хором этот каторжный барак хуже смерти казался. Вот утром выгонят их на работу, построят около барака, кандалы на руках и ногах звенят, а они стоят смеются. Стража на это сердилась и говорила промеж собой, какую же им кару придумать, чтобы они перестали смеяться.
Сколько лет они в этих бараках жили, и каждый день перед бараком, куда их выгоняли, народ собирался, чтобы на них посмотреть. Глядит на них, бывало, народ и говорит: «За что же этих родимых сюда пригнали? Раз они против царя поднялись, значит, тот заслужил. Такие люди зря не поднимутся, голова у них на месте».
А при народе им веселее было, одному-то в горе труднехонько. Погонят князей в шахту, а люди за ними валом валят. Стража их отгоняет, палками бьет, а они все следом за ними идут. Вечером, когда работа кончалась, народ снова к шахтам шел и провожал несчастных до барака. Каторжное начальство боялось, как бы их народ не освободил, и стало оно людей с того места переселять подальше от каторги политических. И это не помогло. Люди и из дальних мест к тем князьям-каторжникам на поклон приходили.
А когда к ним жены, сестры да невесты приехали, народу и того больше около каторжных собиралось. Тогда начальство испугалось, донесли они царю обо всем, и царь приказал перевести князей в Петровский завод. Там для них темную тюрьму построили, и прожили они в этой тюрьме, как затворники, до самой смерти.
Царь знал, что ссылкой бунтарей не смиришь.
Получил иркутский губернатор указ, чтобы ссыльного Кюхельбекера из Баргузина в Петербург домой отправить. Значит, вольную будто ему царь дарует, помилует. Поехал сам губернатор в Баргузин к Кюхельбекеру и говорит:
— Можешь домой ехать, царь тебе милость послал.
— Да мне и тут неплохо. — А сам подумал: «Чего я там не видел? Опять на проклятого царя смотреть, что ли?»
Видит губернатор, что с неохотой он весть принял, и снова говорит:
— Царской милостью пользоваться надо, а ты вроде на то сердишься.
— Дай мне срок. Вот десять воробьев на дорогу поймаю и снаряжусь в путь.
Губернатор согласился.
Проходит год, а ссыльный ни с места. Губернатор снова в Баргузин приехал и видит, что Михайло воробьев ловит. Тут он спросил его:
— Сколько ты поймал?
— Да вот, господин губернатор, ежели этого словлю, то еще девять останется.
Губернатор рассердился на Кюхельбекера, махнул рукой. Так ссыльный Михайло до самой смерти прожил в Баргузине, и никто его оттуда не мог выжить.
Приходит одна баба к Карловичу и говорит:
— Помоги, мой родимый, замучилась, головы на себе не чую, ноги с трудом волочу.
Посмотрел на бабу Карлович, стал во весь рост, подошел к ней и спрашивает:
— А давно вы перестали головы не чуять?
— Как чай не попила, так голова турсук турсуком, так и отламывается.
Приложил свою руку Карлович к бабиной голове, а баба и заговорила:
— Рука-то у тебя, Карлович, холодна, адали лягушку только из рук выпустил.
Карлович рассмеялся и говорит бабе:
— Значит, голову-то чуешь, раз говоришь, что рука холодная.
Бабе стало неловко от этих слов, и хотела она уйти, но Карлович ее задержал, дал ей осьмушку байхового чаю и сказал:
— Поправитесь — придете скажете.
Баба ушла.
Много прошло дней, пьет баба чай душистый и хвалит Карловича. А Карлович запечалился, думал, на самом деле баба захворала, раз не идет к нему. Не утерпел он и пошел к ней.
Заходит в дом и видит: баба куда с добром, квашню мешает и на лице красный цвет.
— Как здоровье? — спросил Карлович.
— Спасибо тебе, родимый, вылечил ты меня. Карлович достал из курмы четвертушку цейлонского и дал бабе. Вот оно, бабье лекарство-то.
Чернышевский умный человек был. Схватится спорить с царем, так царь всегда отступал, и против Чернышевского он в дураках оставался. Царю это не в понраву приходилось: как это так, какой-то простой Чернышевский да будет слыть умнее самого царя. Взял царь собрал себе во дворец всю знать, посадил за стол, тут на самом видном месте усадил он и Чернышевского. Вот, думает царь, сейчас я тебя так опозорю, что на веки вечные забудешь меня оспаривать.