Легионы просят огня
Шрифт:
Но мы это делаем.
Мы втыкаем лопаты в землю, наши лица закрыты тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более — менее целым. Он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.
— Внутрь, там нас не будет слышно, — говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы волоком затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться.
От сладковатой вони
— Теперь иди, Тит, — говорю я. — Дальше я сам.
Центурион медлит.
По римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца — значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.
Мне проще. Я в богов не верю.
— Ступайте, центурион. Это приказ.
Он нехотя салютует.
Я достаю фигурку Воробья.
Металл холоден под пальцами.
«Мертвых нельзя вернуть», — вспоминаю я… и сжимаю фигурку в кулаке. До боли. Ее края врезаются в пальцы.
Но иногда — все-таки можно.
Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека — после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.
Интересно, сможет ли он вообще говорить?
Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.
Слушайте, боги, в которых я не верю!
Слушайте, люди, которые не верят в меня!
Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!
Я держу фигурку Воробья на ладони. Затем сжимаю пальцы с такой силой, что белеют костяшки. Больно.
Я хочу верить.
«Ты многого не знать, римлянин».
Но я узнаю.
«Вернись», мысленно приказываю я.
Вспышка. Знакомая дрожь — словно все волоски на теле разом встали дыбом…
Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…
Это чудо.
Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.
— Ну же, — говорю я негромко. — Ответь мне, солдат.
Долгое мгновение ничего не происходит.
Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…
— Кха, кха!
Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!
— Кто ты? — говорю я.
Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему:
— Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты?
— Я… я — я… арматура, — это больше похоже на шипение.
«Арматура» — опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты
— Сенат и народ Рима, солдат, — говорю я. — Как тебя зовут?
— К — ке… зо О — о… имий.
Кезон Опимий. Получилось.
Мертвец вернулся.
Дом построен из сосновых бревен — если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак.
И он действительно длинный, этот дом.
Раньше пространство было разделено занавесками на каморки для отдельных семей, но после убийства легионеров дом пустует. Похоже, его даже успели разграбить…
Грязные полотна тут и там лежат на полу или свисают со стен. В этом есть нечто жутковатое.
Огромный деревянный стол стоит под углом к стене. На нем сохранились глиняные тарелки с засохшими до камня остатками еды. Словно хозяева когда-нибудь вернутся…
Никогда.
Мертвец хрипит и шевелится.
Я встаю, делаю глубокий вдох ртом и опускаюсь на корточки — словно ныряльщик за раковинами. Я должен задать вопрос — и получить ответ. Другими словами, мне нужен жемчуг…
— Гай Деметрий Целест.
Невольно вздрагиваю. Голос раздается в заброшенном доме. Низкий и слегка рокочущий. Дом эхом отражает этот низкий голос — так, что начинает гудеть весь, целиком. Вся эта громадина.
— Легат Семнадцатого. Какая неожиданная встреча.
И это говорит не мертвец.
Я поднимаю голову. Ну, наконец-то…
Встаю. В дальнем конце дома, рядом с дверным проемом, стоит человек. В следующий момент я чувствую разочарование — у пришельца две руки. Проклятье!
Я ждал однорукого. А появился этот.
Он высокий. Широкоплечий.
На лице — маска. Тускло блестит серебро. Я поднимаю брови. Забавно. Похоже, это маска римского всадника. Такие используются на учениях, чтобы защитить лицо от удара копьем. В бою — очень редко. Гладкое лицо без возраста, изогнутые брови…
Человек в маске опасен.
Он настолько опасен, что у меня бежит озноб по затылку. Он словно сгусток чудовищной силы и власти.
— Я слушаю, — говорю я. — Только побыстрее. Я занят.
Человек делает шаг, медленно поднимает длинный меч. Это кавалерийская спата. Отличный клинок.
Хорошо.
Он мягко идет по дому. Ко мне. В определенный момент человек в серебряной маске сдвигается вправо, чтобы солнечный свет был у него за спиной. По клинку бегут отсветы…
Я щурюсь, моргаю.
Хитро. Из-за проклятого солнца я почти слеп. Человек шагает ко мне черным истончившимся силуэтом в ореоле желтого света. «Серебряная маска» тонет в нем и все равно идет.